Здесь пал Икар. Здесь каждая волна

Следы крылатого хранит поныне.

Здесь путь его закончился в пучине,

И поколеньям зависть суждена.

Да, эта смерть вполне искуплена,

Паденье привело его к вершине.

Блажен, кто так погиб, о чьей кончине

Песнь пропоют в любые времена.

Таится радость в неизбывном горе:

Он, словно голубь, взмыл за облака

И принял гибель в голубом просторе,—

Но именем его уже века

Необозримое грохочет море.

А чья могила столь же велика?

Если бы злая Любовь мне на родине жить разрешила

Иль умереть на руках матери, если бы те

Песни, что ныне едва небольшую составили книжку,

Мог бы я продолжать в том же, где начал, краю,—

Верно, тогда бы презрел я Парок неумолимых,

Черное веретено, пряжи печальную нить,

Не схоронила б меня Либитина в безвестной могиле

И не исчезло б мое имя в остывшей золе.

Ныне лесов и озер мне отраду придется покинуть,

В хоре Пермесских дев не прозвучит мой напев,

То, что муза моя мне внушила в юные годы,

Больше уж я не отдам на исправляющий суд.

Так же срезает серп колосья нежные в поле,

Так бесперых птенцов хищник уносит из гнезд.

Боги! Ужели Синцер растает в воздухе легком

И не избегнуть ему участи общей — костра?

Ты же, возлюбленный Сангр, коли так велит Немезида

И не дано никому волю ее одолеть,

Доски разбитой ладьи собери, — все, что вынесут волны,

После того как пойду я, сокрушенный, ко дну,

Маны окликни мои, что блуждать по берегу будут,

И на могильном холме эти стихи начертай:

«Здесь я, Акций, лежу. Надежда почила со мною,

Но и по смерти моей не умирает Любовь».

Я увидала, зажглась и, оплакав отвергнутой участь,

Стала лишь голосом я, отзвуком, ветром, ничем.

Ты пылала; огонь дотла несчастную выжег,

Остов иссушенный твой легкой распался золой.

Плакала ты; изошли глаза росой неизбывной,

И напитали твои слезы Себета струй.

Так почему же опять и пылать и плакать ты хочешь?

Быть осторожной учись, гибели горькой страшись!

Смерти вновь не ищи, не ищи себе новых мучений,

Радуйся, что за кормой скрылись утесы Сирен.

Всем шишкам шишки! Шишки просто чудо!

Орешки так и сыплются оттуда.

Поверьте, дамы, шишка — редкий плод;

Ее ни град, ни ливень не проймет.

Любой орешек положите в рот,

И масло брызнет, словно из сосуда.

Едва успев на дерево залезть,

Бросаем шишки вниз — по пять, по шесть,

А если кто еще захочет съесть,

Чуть потерпи — и станет больше груда.

Иная просит муженька: «Вон ту!»

И ловит шишку прямо на лету,

А пригласишь ее на высоту,

Надует губки — что, мол, за причуда.

Есть вещи, может быть, и поважней,

Но ты на шишки денег не жалей,

К себе покупку прижимай сильней:

Утащут шишку, то-то будет худо.

В одной орехов больше, чем в другой,

Хозяйки, подходите за любой,

Товар не залежится ходовой.

Коль денег нет, берите так покуда.

В терпенье нашем — торжества залог:

Дабы орешек выскользнуть не мог,

Нацеливай получше молоток—

И ядрами наполнится посуда.

Любовный пробуждая аппетит,

Товар на вкус не хуже, чем на вид,

И перед ним никто не устоит:

Нежнее не найти на свете блюда.

Я Вашему Великолепью шлю

Немного дичи — скромный дар, не скрою,—

Чтоб о себе, обиженном судьбою,

Напомнить вам. Увы, за что терплю?

Коленопреклоненно вас молю:

Тому, кто брызжет на меня слюною,

Заткните глотку этою едою,

Чтоб злую клевету свести к нулю.

Возможно, мне заметит Джулиано,

Увидев дар, что я не прав и тут,

Что тощий дрозд — не пища для гурмана.

Но ведь Макиавелли тоже худ,—

Скажу в ответ, — однако, как ни странно,

Наветчики меня со смаком жрут.

Прошу не счесть за труд

Ощупать птиц, и вы поймете сразу,

Что лучше доверять рукам, чем глазу.

Бегите, реки, вспять к своим истокам,

Волне вздыматься, ветер, ие давай,

Гора, приютом стань для рыбьих стай,

Дубрава, в море поднимись глубоком.

Пускай влюбленных лица и намеком

Сердечных дум не выдают, пускай

Холодным станет самый жаркий край

И солнце запад спутает с востоком.

Пусть все не так, как было, будет впредь,

С тех пор как смерть в единый миг сумела

Пленившую меня распутать сеть.

О, где ты, сладость моего удела!

Кто мог такой удар предусмотреть,

И что слова! — не в них, а в чувствах дело.