Я заработал зоб, трудясь, как вол,

И смахиваю зобом на породу

Ломбардских кошек, пьющих дрянь — не воду,

Но это лишь начало в списке зол,

Затылок место на хребте нашел,

И борода простерта к небосводу,

И волей кисти, брызжущей по ходу,

Лицо мое — как мозаичный пол.

Бока ввалились, будто с голодухи,

А задница — противовес спины:

Не видя ног, недолго оступиться.

От натяжения вот-вот на брюхе

Порвется кожа, — что до кривизны,

То лишь сирийский лук со мной сравнится.

Как тут не покривиться

И разуму, когда кругом изъян?

Не меток искривленный сарбакан.

Джованни, все обман:

Я не художник в этом гиблом месте.

Спаси меня, прошу тебя по чести.

Один пылаю в бесконечной мгле,

Когда лучи закатные померкнут,

И, скорбью — не в пример другим — повергнут,

В слезах ропщу, простертый на земле.

Порою шар, холодный наш приют,

Без Фебовых объятий остается,

И если чувствам свет не поддается,

В народе ночью этот свет зовут.

Но вспыхнет факел малый там иль тут —

И ночь в смертельном страхе прочь метнется,

Настолько призрачна, что в клочья рвется,

Едва огнивом в темноте взмахнут.

Земля бы никогда не породила

Ее одна: земля приемлет тень,

Но образуют тень лучи светила.

О ночи пишут все, кому не лень,

И большинство при этом позабыло,

Что даже в светлячке ей мнится день.

О ночь, не спорю — ты черным-черна,

Но ты зовешь к блаженству и покою,

И мудрый восхищается тобою,

А похвала глупца — исключена.

Твоей прохлады нежная волна

Дарует сон и, овладев душою,

Возносит над безрадостной землею

Туда, куда мечта устремлена.

О призрак смерти, что любым невзгодам,

Врагам сердец и душ, кладет предел,

Последнее спасение от муки,—

Ты сушишь слезы, и с твоим приходом

Мы от насущных отдыхаем дел

И ни забот не ведаем, ни скуки.

Для мастера не может быть решенья

Вне мрамора, где кроется оно,

Пока в скульптуру не воплощено

Рукой, послушной воле вдохновенья.

Так для меня надежды и сомненья —

Все, Госпожа, в тебе заключено,

И тут уже искусству не дано

Оборонить меня от пораженья.

Меня убьют не чары красоты,

Не холодность твоя сведет в могилу

И не судьбы превратной торжество,

Но то, что смерть и состраданье ты

Несешь в себе, тогда как мне под силу

Лишь смерть извлечь из сердца твоего.

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный…

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

Он зрел картины божьего суда,

Он побывал в чистилище и, зная,

Дорогу в рай, достиг при жизни рая,

Чтоб молвить правду, воротясь сюда.

Зачем, зачем горит его звезда

И над моим гнездом, не угасая,

Когда на свете нет такого края,

Где злее бы к нему была вражда?

О Данте речь. Его могучей лире

Неблагодарный не внимал народ:

Издревле слава недостойных — шире.

Когда б достиг я Дантовых высот,

И я бы счастью в этом злобном мире

Его печальный предпочел исход.

Не правда ли — примерам нет конца

Тому, как образ, в камне воплощенный,

Пленяет взор потомка восхищенный

И замыслом, и почерком резца?

Творенье может пережить творца:

Творец уйдет, природой побежденный,

Однако образ, им запечатленный,

Веками будет согревать сердца.

И я портретом в камне или в цвете,

Которым, к счастью, годы не опасны,

Наш век могу продлить, любовь моя,—

Пускай за гранью будущих столетий

Увидят все, как были вы прекрасны,

Как рядом с вами был ничтожен я.

Я побежден. К концу подходит путь.

Ужель, Амур, себя, совсем седого

И после стольких ран едва живого,

Я вновь тебе позволю обмануть?

Ты пламень разжигал, чтоб вновь задуть,

Ты снова убивал меня и снова.

Не я стенаю: тень меня былого

Слезами скорби омывает грудь.

Я говорю с тобой о наболевшем,

Для страшных стрел твоих неуязвим.

Зачем же целить в пустоту из лука?

Что древоточцу в дереве истлевшем?

И не позор ли гнаться за таким,

Кому ходить — не то что бегать — мука?