Заимодавцу льстить, чтобы продлил он срок,

Банкира улещать, хоть толку никакого,

Час целый взвешивать пред тем, как молвить слово,

Замкнув парижскую свободу па замок;

Ни выпить лишнего, ни лишний съесть кусок,

Придерживать язык в присутствии чужого,

Пред иностранцами разыгрывать немого,

Чтоб гость о чем-нибудь тебя спросить не мог;

Со всеми жить в ладу, насилуя природу;

Чем безграничнее тебе дают свободу,

Тем чаще вспоминать, что можешь сесть в тюрьму,

Хранить любезный тон с мерзавцами любыми —

Вот, милый мой Морель, что за три года в Риме

Сполна усвоил я, к позору своему!

Ты хочешь, мой Дилье, войти в придворный круг?

Умей понравиться любимцам именитым.

Средь низших сам держись вельможей, сибаритом,

К монарху приспособь досуг и недосуг.

В беседе дружеской не раскрывайся вдруг

И помни главное: поближе к фаворитам!

Рукою руку мой — и будешь сильным, сытым,

Не брезгай быть слугой у королевских слуг!

Не стой за ближнего, иль прослывешь настырным,

Нe вылезай вперед, кажись, где надо, смирным,

Оглохни, онемей, будь слеп к чужой игре,

Не порицай разврат, не будь ему свидетель,

Являй угодливость и плюй на добродетель,—

Таков, Дилье, залог успеха при дворе.

Ученым степени дает ученый свет,

Придворным землями отмеривают плату,

Дают внушительную должность адвокату,

И командирам цепь дают за блеск побед.

Чиновникам чины дают с теченьем лет,

Пеньковый шарф дают за все дела пирату,

Добычу отдают отважному солдату,

И лаврами не раз увенчан был поэт.

Зачем же ты, Жодель, тревожишь Музу плачем,

Что мы обижены, что ничего не значим?

Тогда ступай себе другой дорогой, брат!

Лишь бескорыстному слуи; енью Муза рада,

И стыдно требовать Поэзии наград,

Когда Поэзия сама себе награда.

Как в море вздыбленном, хребтом касаясь тучи,

Идет гора воды и брызжет, и ревет,

И сотни черных волн швыряет в небосвод,

И разбивается о твердь скалы могучей;

Как ярый аквилон, родясь на льдистой круче,

И воет, и свистит, и роет бездну вод,

Размахом темных крыл полмира обоймет,

И падает, смирясь, на грудь волны зыбучей;

Как пламень, вспыхнувший десятком языков,

Гудя, взметается превыше облаков

И гаснет, истощась, — так, буйствуя жестоко,

Шел деспотизм — как вихрь, как пламень, как вода,

И, подавив ярмом весь мир, по воле рока

Здесь утвердил свой трон, чтоб сгинуть навсегда.

Чтоб Миру петь хвалу, по моему сужденью,

Хор наших голосов чрезмерно слаб и тих.

Тут ангелы нужны, и громкий голос их,

Воспевший некогда Спасителя рожденье.

Творца, создавшего в шесть дней свои владенья —

И твердь и небеса, — да восхвалит мой стих!

Но если гром бомбард доныне не утих —

Как богу посвятить благие побужденья?

Отныне только Мир хочу я воспевать,

Те черствые сердца решил завоевать,

Что Миру предпочли военную дорогу.

Мир — благо высшее; мы все его хотим.

Подобно ангелам, мы хором возгласим:

«Мир людям на земле, и слава в вышних богу!»

Когда в давно минувшие века

Сплошным клубком лежало мирозданье,

Любовь, не ты ли первой, по преданью,

Взлетела и отторглась от клубка?

Ты принялась, искусна и ловка,

За труд размеренного созиданья,

И всем предметам ясность очертанья

Дала твоя спокойная рука.

Но если правда, что одна лишь ты

Сумела размотать клубок вражды,

И если дружбу ты изобрела,

То где же доброта твоя была,

Когда в моей душе плелся клубок

Друг друга раздирающих тревог?

О, сладкая, манящая картина!

На поле боя сладостных ночей

Моя душа сливается с твоей,

И тело с телом слиты воедино.

Как жизнь сладка и как сладка кончина!

Моей душе неймется поскорей

В тебя вселиться разом, без затей —

То вверх, то вниз несет меня пучина.

О, сила в нас обоих не ослабла!

Я весь в тебе, я взят тобой всецело.

Ты пьешь меня, когда окончен путь,

И возвращаешь мне остаток дряблый.

Но губ твоих и ласки их умелой

Достаточно, чтоб силы мне вернуть.

Плутон, суровый повелитель тех,

Кого уже давно оставил смех,

Впусти Рабле в свой сумрачный Аид:

Насмешник сразу всех развеселит.