На лодке госпожа моя каталась,

И не было вокруг быстрей челна,

И пела песню новую она,

Как только песня прежняя кончалась.

И лодка то у берега качалась,

То с берега была едва видна,

И среди стольких жен в тот день одна

Рожденною на небесах казалась.

Я видел — словно к чуду наших дней,

Исполненные чувством восхищенья,

Тянулись люди к ней со всех сторон.

И пробуждалися в душе моей

Все чувства, и не знало насыщенья

Блаженство петь о том, как я влюблен.

На мураву присев у родника,

Три ангельских созданья обсуждали

Возлюбленных, — от истины едва ли

Была моя догадка далека.

Струясь из-под зеленого венка,

Густые кудри златом отливали,

И цвет на цвет взаимно набегали,

Послушные дыханью ветерка.

Потом я слышал, как одна спросила:

«А что, как наши милые сейчас

Сюда пришли бы? Что бы с нами было?

Мы скрылись бы от их нескромных глаз?»

В ответ подруги: «Никакая сила

Спасаться бегством не заставит нас».

Мне имя Данте, Данте Алигьери,

Я новая Минерва, чей язык

Родимым красноречием велик,

Ее ума достойным в полной мере.

Я в преисподней был и в третьей сфере,

Куда воображением проник —

С намереньем последнею из книг

Развлечь потомков и наставить в вере.

Флоренция, моя родная мать,

Мне мачехою сделалась постылой,

Дав сына своего оклеветать.

Изгнанника Равенна приютила,

Ей — тело, духу — Божья благодать,

И зависть пред согласьем отступила.

Ты помнишь клятвы, полные огня,

Что слух еще недавно мне ласкали?

Когда-ты день не видела меня,

Твои глаза везде меня искали,

И если не было нигде меня,

Сердечко разрывалось от печали.

А нынче смотришь — и не узнаешь,

Раба не ставя бывшего ни в грош.

Когда б на ветках языки росли,

И дерево, как люди, говорило,

И перья прорастали из земли,

А в синем море пенились чернила,—

Поведать и они бы не могли,

Как ты прекрасна: слов бы не хватило.

Перед твоим рождением на свет

Святые собрались держать совет.

Поэзия и Бритва. Кто кого?

Одна ворчит: — С тобой не сладишь дела.

Ты отвлекаешь моего Буркьелло,

И он не сочиняет ничего.

Другая из стакана своего

Выпархивает на трибуну смело:

— Прости меня, но ты мне надоела.

Вообразила делом баловство!

Не будь меня, и помазка, и мыла,—

Хоть и от нас не больно прок велик,—

Ты голодом его бы уморила.

— Позволь заметить, коли спор возник,

Что ты о пылком сердце позабыла,

А мой Буркьелло сердцем не старик.

Тут я: — Кончайте крик.

Для той из вас я всех дороже в мире,

Кто мне стаканчик поднесет в трактире.

Не бойся, коль подагра завелась,—

Тебя избавлю я от этой пытки:

Возьми пораньше утром желчь улитки,

Сними с одежды мартовскую грязь,

Свари морскую губку, запасясь

В придачу светом — три-четыре нитки —

И тенью, слей из котелка избытки,

Смешай все вместе — и готова мазь.

О свойствах не забудь недостающих

И приготовь еще один состав,

Чтоб не осталось вовсе болей злющих:

Сверчковый жир возьми, сверчка поймав,

И голоса в пустыне вопиющих,

И мелкий порошок гражданских прав;

А если ты из пьющих,

Стакан святой… — чуть не сказал «воды»

Тебя вконец избавит от беды.

Ты, смеясь, поцелуя не дала мне,

Плача — крепко меня поцеловала.

Ты мила и уступчива в печали,

Ты в веселье сурова и строптива.

Плач твой мне обещает наслажденье,

Смех страданья несет. Беда влюбленным!

Все вам страшно, и все сулит надежду.

Сон, приходи: тебя манят ласково Луция глазки;

Сон, приходи, прилетай, ласковый сон, приходи!

Маленький Луций поет так сладко: «Сон мой желанный,

Сон, приходи, прилетай, ласковый сон, приходи!»

В спаленку, ласковый сон, тебя кличет маленький Луций:

«Милый мой, сладкий мой сон, ласковый сон-угомон!»

Маленький Луций тебя к колыбельке кличет: «Скорее,

Сон, к колыбельке лети, сон, приходи, приходи!»

Хочется Луцию спать, и кличет Луций: «Скорее,

Сон, приходи, приходи, ночи дружок, приходи!»

Пристально Луций глядит, тебя к подушечке кличет:

«Сон, приходи, прилетай, сон, поскорей приходи!»

Хочет в объятья к тебе малыш и кивает призывно;

Знак подает: «Приходи! Где же ты, сон? Приходи!»

Добрый, пришел ты, о сон, покоя отец благодатный,

Сон, облегчающий нам бремя трудов и тревог.