— Достаточно одного человека, который принял бы нас за Призраков из Вивили, чтобы никто больше не сомневался, что это именно они совершили правосудие. Это будет божественный суд, безошибочный сигнал, — добавила Энграсия, — что дорога в Васлалу открыта. Кроме того, — сказала она, усаживаясь, переводя дыхание и переходя вскоре из состояния возбуждения в состояние мистической эйфории, — полагаю, это будет верный ход. Думаю, что после всего Мелисандра и Рафаэль смогут попасть в Васлалу.

— Мне не нравится идея со взрывчаткой, — сказал Моррис, снова откинувшись на спинку кровати и закрывая глаза.

— Это будет быстро, — сказала Энграсия.

— Точно, — отозвался Моррис.

Взрывы, подумал он. Джунгли. Уже давно в Фагуасе стерлись границы между добром и злом. Но… смерть от взрыва, когда его уже начинала прельщать идея смерти, словно кто-то прислал ему записку, сообщавшую о неожиданном визите кого-то, кто будет дежурить ночью возле его постели, караулить его, словно истомившаяся любовница с выжидающим взглядом. Он не был наделен героическим духом, он даже не слишком-то уважал героизм, если, конечно, можно назвать героическим предложенный Энграсией поступок. Он казался ему скорее актом отчаяния, страхом перед смертью, присущим большинству человеческих существ. Это — смерть без уловок, неизбежная, унизительная, которая ломает стереотипы о том, что кто-то может контролировать свою собственную жизнь, и вынуждает горделивое сознание признать в свое последнее мгновение точные масштабы собственной уязвимости и бессилия. Он считал более героическим поступком смерть без славы. Признать абсолютное одиночество этого момента, иметь мужество, чтобы принять смерть с достоинством.

Тревога исчезла с лица Энграсии. Она сидела и, озаренная светом, походила на великолепную статую, умиротворенную, готовую столкнуться с вечностью.

— Возможно, ты возненавидишь меня за эти слова, Энграсия, но, я думаю, не из-за коммунитаризма, а из-за своего страха ты замыслила этот план. Ты ищешь способ взять контроль, самой распорядиться своим концом, почувствовать себя менее бессильной. Если коммунитаризму придет конец после твоей смерти, смерть Эспада не воскресит его. Более того, ты будешь действовать их методами. Что может родиться из подобного акта, кроме еще большего насилия?

— Образуется вакуум. Можно будет забыть прошлое и начать с чистого листа.

— Ты действительно думаешь, что это возможно? История не признает таких моментов. По крайней мере, давай возьмем несколько дней на обдумывание, проанализируем некоторые возможные последствия.

Энграсия обхватила голову руками. Провела по своим жестким волосам. Что мог знать Моррис? — подумала она. Он был из другого мира. В Фагуасе рациональное мышление было непозволительной роскошью. Она почувствовала тошноту. Ее возбужденный настрой лопнул, словно мыльный пузырь, эфемерный и прозрачный.

— Ты считаешь, мы можем ждать еще дня два? — спросила она.

Они могли бы ждать и больше, подумал Моррис. Сейчас, как никогда, она должна признать, что сам этот инцидент, вследствие чего блестело теперь ее тело, был продуктом этой ее гордыни, от которой она страдала. Только гордыня вынуждала ее бросать вызов опасностям, будто единственный способ утвердить превосходство вида состоял в том, чтобы постоянно рисковать своей жизнью с целью обращения слабости в силу, как она превратила присылаемый мусор в средство существования.

— Постарайся отдохнуть, — сказал он, поднимаясь и с нежностью укрывая ее одеялом. — Пойду посмотрю, как там ребята.

— Ты с ума сошел? — рычал Брэд по коммуникатору, явно раздраженный. — Тебе надо срочно уезжать оттуда. Ты заразишься. Ты не понимаешь, что это опасно? Это место должно быть закрыто!

— Мой риск просчитан, Брэд, — ответил Рафаэль, с трудом сохраняя терпение. — Но я не могу оставить этих людей умирать без всякой помощи. Моррис, ученый, о котором я тебе говорил, уверил меня, что при контакте с ними мы получаем минимальную дозу бэров. Мы залили яму цементом.

— Но вы же там живете. По крайней мере, ты и эта девушка должны переехать в отель.

— Этой ночью мы поедем в отель. Мы можем еще поговорить о репортаже? Важно, чтобы это получило огласку.

— А филина? С этим-то что?

— Это должно подождать, Брэд.

— Не думаю, что токсические отходы наделают много шума, Рафаэль. Вчера подложили бомбу в Майне. Группа религиозных фундаменталистов выразила протест против фильма со сценами интерактивного секса. Больше пятидесяти погибших. Может, через пару дней сможем запустить твой репортаж. Я видел доклад в Интернете, письмо твоего друга Морриса.

— Этого недостаточно, — отрезал Рафаэль.

— Нет, нет, конечно. Посмотрим, что я смогу сделать.

Рафаэль закрыл коммуникатор. На свет слетались насекомые. Из коридора он увидел в лазарете Мелисандру, наклонившись, она давала воды кому-то из мальчишек. Моррис заставил ее надеть желтый костюм. Брэд был прав. Они могут тоже облучиться. «Минимальная доза бэров», говорил Моррис, но сам настаивал на том, что они в любом случае должны перебраться в отель Синерии, чтобы переночевать там и как можно скорее отправиться на поиски Васлалы. Мелисандра решительно не хотела оставлять их. Ситуация усложнялась с каждым часом. Больные страдали. На коже у них открылись язвы. У двоих ребят поднялась высокая температура. Энграсия стоически переносила беспрестанную рвоту. Моррис вечером потерял сознание. Здоровые чередовались, чтобы ухаживать за больными.

Рафаэль шагал по коридору. Несколько раз прошелся из одного конца в другой. Он не мог смириться с бессилием. Он настаивал, чтобы вызвали врача, но Моррис и Энграсия отказывались. Врач назначил бы им то же лечение. Это единственное, что они могли сделать. Кроме того, если это дойдет до Эспада, их могут окружить, ворваться в здание, и они будут совершенно беззащитны. Надо сохранять это в тайне, по крайней мере до того момента, пока они не организуют группу надежных коммунитаристов. Жозуэ отправился на их поиски.

В десять часов вечера Мелисандра наконец согласилась ехать с Рафаэлем в отель и немного отдохнуть. Жозуэ оставил им свой мотоцикл. На этот раз за руль сел Рафаэль. Она обхватила его спину, упавшая духом, изможденная. Парк был темным и молчаливым, улицы пустыми. Ночи в Синерии были напряженными. Вдалеке периодически слышались выстрелы, пулеметные очереди. Хайме встретил их в гостинице, внимательный и сокрушенный. Жозуэ сообщил ему о случившемся.

— Я хотел бы переговорить с вами, — сказал Хайме Рафаэлю, отведя его чуть в сторону. — Давайте устроим ее в номер, чтобы она отдохнула, а потом приходите выпить со мной кофе.

Хайме отвел их в лучшую комнату гостиницы: безупречную, с высоким потолком и старинной бронзовой кроватью. В углу — эмалированный рукомойник, разрисованный цветами, и умывальный таз, полотенца, аккуратно сложенные на подлокотнике дивана, обитого цветастым дамастом. Хайме тактично удалился. Мелисандра рухнула на кровать. Рафаэль снял с нее ботинки, раздел и укрыл одеялом, словно ребенка. Она позволила побаловать себя. От его нежности ее глаза наполнились слезами. Если она сейчас заплачет, то уже не сможет остановиться, сказала она себе. Она не помнила, чтобы когда-то чувствовала себя такой разбитой и печальной. Физическая боль других без возможности облегчить ее вызывала не только сострадание, но и ужас. Их боль передавалась и ей. Глубокое сочувствие заставляло ее испытывать жажду, тошноту. Она закрыла глаза.

— Пойду выпью кофе с Хайме, — прошептал ей на ухо Рафаэль, сидя возле нее на кровати.

Она утвердительно качнула головой. Улыбнулась ему, лежа на подушке, и опять закрыла глаза.

Гостиница была погружена в полумрак. В вестибюле при входе молодая женщина, стоявшая за стойкой, что-то подсчитывала при неоновом свете.

— Дон Хайме ждет вас, — сказала она, увидев Рафаэля, и жестом указала ему пройти в кабинет.

Хайме поднялся, увидев, что тот входит. Пригласил его присесть и пошел закрыть дверь. Затем им подали две чашки кофе, после чего Хайме больше не вернулся на свое место за письменным столом, а расположился на стуле возле Рафаэля.