Взявшись за руки, они бежали по длинному, ярко освещенному коридору, где горели сотни лампочек, подвешенных на разной высоте к потолку. В коридоре не было ни окон, ни дверей, и он даже не знал, куда они бегут. Однако знал, почему это так важно для них.

Они бежали к Сирене. Она ждала их. Он не сомневался в этом, но проснулся задолго до того, как они достигли конца коридора.

– Вы должны понять, леди Фрейзер-Уэст, что мы не можем терпеть такое поведение вашей дочери. Если Люсинда и дальше собирается вести себя в таком же духе, боюсь, у нас нет другого выбора, кроме как попросить ее расстаться с нами. Она плохо влияет на других одноклассниц, которые серьезно готовятся к экзаменам. Люсинда же полагает, что работа дураков любит.

Мисс Хейзел Рид, директор Рэдфордской школы, восседала за полированным столом, обитым темно-зеленой кожей, основательно потертой и поцарапанной. На столе стояла ваза с только что срезанными пионами и фото родителей мисс Рид в серебряной рамке.

Директриса нервно барабанила пальцем по лежащим тут же папкам.

Этот маленький кабинет с выцветшими бархатными шторами и потертым, покрытым пятнами ковром вызывал в памяти Сирены ее собственное детство, и она как бы заново пережила тот ужас, который вызывала в ней директриса ее школы, приглашавшая ее в похожий кабинет.

– Буду с вами совершенно откровенна, леди Фрейзер-Уэст, нам кажется, что Люсинда не вписывается в нашу школу… но мы готовы дать ей еще один, последний, шанс.

Закинув длинные ноги одна на другую, Сирена придала своему красивому лицу сокрушенное выражение.

– Сожалею, но Люсинда, как вам известно, единственный ребенок в семье. Отец вконец избаловал ее.

– Мне это известно, леди Фрейзер-Уэст, – важно признала директриса.

Сирена с трудом перенесла снисходительную интонацию этой дамы, ей доставило бы большое удовольствие послать директрису вместе с ее школой куда подальше, но вместо этого она вежливо улыбнулась:

– Обещаю, что в следующем семестре все наладится.

Мисс Рид не удовлетворило это обещание. Откинувшись в кресле, она продолжала размышлять.

– У Люсинды ярко выраженный актерский талант. Вы не думали отправить ее в драматическую школу? В Лондоне есть несколько хороших учебных заведений такого профиля. Мне кажется – и ее педагог по драматическому искусству согласится со мной, – что ей больше придется по душе непринужденная атмосфера такой школы, отличная от нашей строгой академической системы.

Сирена молчала, и директриса продолжила свою речь.

– Люсинде понравится учиться в дневной школе, понравится возвращаться каждый день домой; некоторые девочки трудно переносят атмосферу интерната. Подумайте о том, что я вам сказала, и обсудите с вашим мужем. Все мы хотим только одного – счастья Люсинды… верьте мне.

Мисс Рид встала и вышла из-за стола. Каждый раз, когда она видела леди Фрейзер-Уэст, ей с трудом верилось, что эта стильная, такая молодая женщина с идеальной фигурой, безукоризненной кожей и ярко-синими глазами – мать тринадцатилетней девочки. Выходит, ей было уже за тридцать.

– Надеюсь, Люсинда хорошо проведет каникулы и найдет время подумать о будущем. Повторяю, я уверена, что вы выбрали для нее неподходящую школу.

– Мне кажется, что я лучше всех знаю свою дочь, – сказала Сирена со смиренной миной. – Люсинда похожа на меня в этом возрасте – и не только внешне, но и по темпераменту. А я ненавидела частные школы.

На лице мисс Рид появилось выражение, как бы говорившее: «Ну и чего же вы тогда хотите?», но она оставила этот вопрос при себе.

– Понимаю, – отозвалась она.

Ругая про себя последними словами самодовольную ханжу, Сирена вдруг вспомнила, как учитель математики когда-то старался против воли вбить в ее голову свою ненавистную науку. И тут, как у нее не раз бывало, поведение Сирены резко изменилось.

– Мисс Рид, – проговорила она с чарующей улыбкой. – Я избавлю вас от необходимости исключать мою дочь, ведь именно это вы и собираетесь сделать раньше или позже. Обещаю вам, Люсинда не вернется в школу в следующем семестре.

Директриса ответила довольно высокомерно:

– Полагаю, вы приняли верное решение, леди Фрейзер-Уэст.

– Отлично. Вот это вы и скажете на учебном совете, когда выяснится, что муж перестанет финансировать ваш новый спортивный центр. Мне кажется, все будут разочарованы. – Сирена рассмеялась, наконец-то довольная собой. – Я, пожалуй, пойду. Благодарю вас.

Выйдя из кабинета, Сирена прошла по пустынному коридору к классу, где ее дожидалась Люсинда. Дочь в одиночестве сидела на неудобном деревянном стуле, листая зачитанный номер «Леди»; при виде матери глаза ее испуганно расширились. Так же, как и мать, Люсинда, волнуясь, покусывала нижнюю губу.

– Прости меня, мамочка. Просто не понимаю, как мне удается все делать не так, как надо.

Сирена понимала, что ей следует рассердиться, но ее пронзила жалость к дочери. Нелегко приходится тринадцатилетней девочке, которую постоянно учат жить взрослые, многие из которых не сумели устроить и свою жизнь.

– Я понимаю, почему ты так вела себя, Люсинда. – Про себя Сирена добавила: «Потому что ты моя дочь».

– Правда? – Люсинда растерялась. Меньше всего она ожидала увидеть на лице матери сочувствующую улыбку и услышать ее спокойный голос. – Значит, меня не исключили? – Голос дочери дрогнул.

– Нет, но я предупредила мисс Рид, что ты сюда больше не вернешься. Эта школа недостаточно хороша для тебя.

Люсинда не могла поверить своим ушам. Она вся засияла от радости.

– Ты так и сказала этой старухе Рид?

Сирена кивнула.

– Мы подыщем тебе другую школу. Ту, где тебе понравится.

– Мамочка, а можно я буду ходить в Лондоне в дневную школу? Моя подружка Шарлотта учится в «Сент-Поле» и очень хвалит ее.

В голосе девочки звучала надежда.

– Дорогая, для «Сент-Поля» у тебя недостает академической подготовки. Впрочем, мы обо всем поговорим дома с папой.

Люсинда не могла сдержать радости. Вдвоем они забрали вещи из классной комнаты и спальни, бегали вверх-вниз по лестнице, перетаскивая коробки и сумки, и собрались меньше чем за полчаса. Многие ученицы уже разъехались по домам, и школа почти опустела.

Когда шофер вывел «бентли» из ворот школы, Люсинда издала радостный вопль. Пребывание в «Рэдфорд-Хауз» уходило в историю, и это совсем не огорчало ее.

– Что ты сделала, Сирена?

– Третий раз говорю тебе, Николас. Я забрала Люсинду из школы. Зачем держать ребенка в школе, где она страдает?

– Но «Рэдфорд» – отличная школа! Моя кузина училась там и была довольна.

– Таких, как твоя кузина, на свете единицы. В ней нет ни искорки жизни. Даже ее собственная мать признает это. А Люсинда – живая девочка, и в ней есть творческая жилка. Мне кажется, ее нужно определить в школу, где преимущественно изучают искусство.

– И какая от этого польза? Если Люсинда хочет поступить в университет, ей нужно получить первоклассное образование.

– А кто сказал, что она хочет в университет? – в раздражении выпалила Сирена.

Она чувствовала, что выпускает ситуацию из рук, и одновременно понимала, что, если давить на Николаса, ничего хорошего из этого не получится. Осознав это, Сирена взяла себя в руки.

– О'кей, Николас, о'кей, я понимаю тебя. – Она подняла руки, как бы сдаваясь, и пошла к антикварному столику для напитков, чтобы налить себе джина с тоником, не поинтересовавшись у Николаса, хочет ли он выпить тоже.

Николас стоял к ней спиной, глядя из высоких окон на Пелхэм-Кресент, из-под элегантной рубашки из тонкого полотна выступали ключицы. За годы супружества тело Николаса оставалось все таким же моложавым, он лишь слегка пополнел в талии, хотя и не терпел занятий спортом. Сирена частенько повторяла, как ему повезло с наследственностью, ведь ей самой приходилось постоянно посещать группу аэробики, чтобы не набирать лишний вес.