— Ему это не понравится, — заметил Элайджа.

Джемма рассмеялась.

— Ты жалеешь собственного соперника?

— Леопольду никогда не везло в любви.

— Я буду играть с ним в другие игры, — пообещала она, — но не с завязанными глазами и не в постели.

Его губы прикоснулись к ее губам — всего лишь слегка погладили их, но от этого прикосновения по телу Джеммы пробежала дрожь. И дело даже не в ее чувственности, а в том влиянии, которое он на нее оказывал. Но сколько же зла было между ними прежде!

— Мне тоже надо уехать из Лондона, — сообщил Элайджа. — Пит устраивает встречу в своем загородном доме, поскольку парламент на несколько недель уходит на пасхальные каникулы. — Глубокое, неприкрытое сожаление в глазах герцога подтверждало его слова.

— Как долго тебя не будет? — поинтересовалась Джемма, спрашивая себя, могут ли давно женатые супруги чувствовать такое же волнение, как и недавно познакомившиеся любовники.

— Я скажу ему, что должен вернуться на королевский праздник, который будет двадцать шестого, — ответил он, снова целуя ее. Но Джемме был нужен не только поцелуй, поэтому она обвила руками шею мужа и привлекла его к себе. Такой знакомый запах — запах ее Элайджи… А его поцелуй имел сложный вкус власти и еще чего-то такого, что обещало…

Однако все ее мысли исчезли, когда его рот накрыл ее губы — властно, уверенно. От Элайджи исходила такая сила, такая мощь, что Джемма почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы.

Он не прикасался к ней. Ее руки не гладили его плечи, не ворошили парик. Только их губы соединились в страстном поцелуе.

Они продолжали целоваться, когда в дверь громко постучали и в кабинет заглянул мистер Каннингем. Джемма заметила, что лицо секретаря ошеломленно вытянулось. Похоже, мистер Каннингем был лучше осведомлен о плачевном состоянии их брака, чем она сама. Но Элайджа даже не оглянулся.

— В чем дело, Рансом? — спросил он, не сводя глаз с Джеммы и улыбнувшись своей мимолетной неповторимой улыбкой.

— Еще несколько узников сбежали с корабля, — объяснил Каннингем.

— Говорил я им, что не стоит, черт возьми, запирать людей на корабле, — проворчал Элайджа.

— Ты хочешь сказать, что преступникам не место на военном корабле? Или что для этого выбрали неподходящую часть реки?

— Так тебе об этом известно? Ты не перестаешь удивлять меня, Джемма. — Он снова склонил к ней голову.

— Я уеду до твоего возвращения домой, — сказала она спустя некоторое время.

Джемма слегка задыхалась, была счастлива и напугана одновременно.

— Ох, не надо бы отпускать тебя туда, — вздохнул Элайджа.

Джемме показалось, что приглушенные крики из соседних комнат внезапно стали гораздо громче.

— Они захотят, чтобы я обратился в палату лордов и спросил, как поступить, — пробормотал он, взяв ее лицо в ладони.

— И что ты скажешь? — с усилием проговорила она.

— Я всегда считал… — он погладил ее губы своими губами, — что использование кораблей… — еще один поцелуй, — это чудовищная ошибка.

Шум из-за двери стал до того громким, что Джемма высвободилась из объятий мужа и встала. Однако она еще не была готова уйти.

— Почему? — спросила она.

Элайджа вполне в своем духе серьезно ответил на ее вопрос:

— Большинство заключенных — это безработные ветераны разных войн. Они не в состоянии найти работу, поэтому занимаются грабежом. Из кораблей вышли ужасные тюрьмы, потому люди только и думают, как бы сбежать оттуда. За первые три года заключения умирает каждый четвертый.

— Гнезда чумы… — выдохнула Джемма. — Я слышала, как о них разговаривают в соседней комнате.

Элайджа кивнул.

— Ты хороший человек, — проговорила Джемма, поправляя мужу галстук.

Он поймал ее руки, повернул правую ладонью вверх и поцеловал.

— Не всегда, — отозвался герцог.

— Когда дело касается чего-то очень важного, — сказала она.

— Мне начинает казаться, что все как раз наоборот, — заметил Элайджа. — Потому что самое важное — это ты. — Подержав ее руки в своих руках еще несколько мгновений, он выпустил их. — Двадцать шестого я приеду прямо на королевскую яхту, Джемма. И буду искать там тебя.

До этого мгновения Джемма не понимала значения слов «поющее сердце», но когда она пробиралась сквозь заполненные людьми комнаты, в которых каждый говорил что-то о милости к заключенным, о ссылке в другие страны, изгнаниях, казнях, повешениях, Джемма не могла перестать улыбаться. И заставить замолчать чудесную песню, звучащую в ее груди.

Вдовий дом

3 марта 1784 года

Исидоре не хотелось оставаться наедине с Симеоном: это вызывало слишком много переживаний. Она так много лет считала его своим мужем, что ей уже трудно было думать о нем как-то иначе. И в основном, если уж быть до конца честной, это касалось ее тела.

Ей достаточно было лишь увидеть Симеона, чтобы тут же захотеть поцеловаться с ним. И если они окажутся за столом наедине, она будет испытывать неловкость.

Весь день они вдвоем разбирали последнюю стопку бумаг. Одно письмо стало причиной их спора. В нем говорилось больше о любви, чем о деньгах. Исидора решила, что написавшая его женщина заслуживает не только подарка в виде четырехсот фунтов, которые они договорились посылать пассиям покойного герцога.

— Да может, ей вообще ни к чему деньги, — заметил Симеон. — В отличие от остальных она не пишет ни о каких обещаниях.

— Но ей же было известно, что он женат. Он герцог, и именно ему она адресовала свое письмо. Зачем бы она стала писать, если бы ей не были нужны деньги? — возразила Исидора.

— Она любила его.

Исидора взяла у него письмо.

— Она называет его на ты.

— Она просит его приехать к ней. И говорит, что скучает по нему.

— Бедная твоя мама, — вздохнула Исидора. Симеон заморгал.

— А я уж начал было думать о том, как все-таки хорошо, что отец не проторил путь в ее постель с помощью финансовых посулов и не исчез впоследствии. Кажется, она даже не сердится на него.

— Нет, не сердится, но она очень одинока. Возможно, твой отец был честен с ней. И не исключено, что эта любовница не имеет финансовых проблем.

— Ну да, может, она богатая вдова, — подхватил Симеон, в голосе которого зазвучала тоска.

— Прости, пожалуйста.

— А ты — меня.

На этом спор и закончился.

Весь день, пока проникавший в комнату свет менял свой оттенок от желтого до золотистого, он играл в его волосах. Как это ни глупо, но Исидоре начинали нравиться ненапудренные волосы. Когда Симеон поворачивался в лучах солнца, временами казалось, что в его шевелюре вспыхивают почти голубые огоньки. Когда он отбрасывал непокорные пряди со лба, одна кудряшка упрямо падала назад и закрывала ему глаз.

Исидора ерзала на стуле, чувствуя, что ее тело посылает ей всевозможные предательские сигналы, которые никак не вязались с ее решимостью найти себе подходящего кавалера, который будет за ней ухаживать.

Конечно, Симеон очень вежливо сказал, что она ему нравится, но этого недостаточно.

Исидора хотела, чтобы ее любили.

Много лет она убеждала себя, что примет герцога любым, каким бы человеком он ни оказался, но теперь выяснилось, что, будь у нее выбор, она бы захотела, чтобы ее любили — страстно, горячо, нежно. И чтобы муж смотрел на нее с тем же выражением, какое появлялось в глазах ее отца, когда тот целовал ее мать.

Почему же она до сих пор не понимала, как важна в супружеских отношениях любовь?

Ревелс-Хаус

3 марта 1784 года

После того как Исидора несколько часов разбирала бумаги покойного герцога, ей стало казаться, что она так же безумна, как и ее свекор.

— Мне кажется, что твоя мать должна буквально задыхаться в большом доме, — сказала она наконец. — Схожу-ка я к ней, попробую уговорить прийти к нам на ужин.