Само собой, она просто обязана поехать к мужу на службу и рассказать ему, что маркиз Уортон и Малмесбери отдал сердце русалке, а потому ей необходимо как можно скорее нанести Роберте визит и своими глазами увидеть эту русалку. Возможно, ей удастся заставить Элайджу пригласить ее на обед или на прогулку в парк.

Выглянув в окно, Джемма увидела, что идет дождь.

Поездка под дождем.

Нет. Она не может уехать из Лондона, не поцеловав мужа еще раз.

Печально, но это правда.

За последние девять лет муж лишь дважды поцеловал ее, а она целовала его всего раз. Глупо молить мужа о поцелуях, однако она так ценила воспоминания о них.

Ну вот. Все решено. Она прикажет Бриджит подготовиться к короткому путешествию, а сама тем временем поедет к Элайдже на службу. Если его там нет, она подождет. А когда он наконец приедет, она поцелует его на прощание.

Улыбка на ее губах была приправлена радостью, однако Джемма занервничала, взглянув на свое отражение в зеркале.

Когда все это произошло?

Когда…

Она отвернулась. Человеческое сердце непостижимо — так часто говорила ее мать.

Вдовий дом

3 марта 1784 года

По-прежнему лил дождь. Сидя перед окном, Исидора наблюдала за тем, как капли стекают по шипам вьющейся дикой розы, обвивающей ее окно. Она вполне проживет и не будучи герцогиней. Хотя, честно говоря, эта мысль была ей неприятна. Ведь уже много лет она считала себя герцогиней, хоть и называлась леди Дель Фино.

Но, в конце концов, кто такая герцогиня?

Это всего лишь титул. А Симеон — всего лишь единственный человек, к которому она позволила себе почувствовать желание. Между тем вокруг полно мужчин, которые так и ждут, когда она их найдет. Она может попросить поверенного распространить сообщение об аннулировании их брака, поехать в Лондон и начать флиртовать с каждым встречным.

Исидора чувствовала себя несчастной, как дождевые капли.

Когда пришла Люсиль, возбужденная последними событиями в опустевшем доме, Исидора оделась, не промолвив и нескольких слов. К чему ей соблазнять Симеона, как она задумала? Можно не сомневаться: более неудачного поступка для начала семейной жизни не придумаешь.

Исидора отказалась от изящного платья, которое предложила ей горничная, и указала на сине-черное, украшенное веточками черной смородины. Простое платье, скромное. В нем она ходила в церковь.

Когда Исидора вышла наконец из комнаты, Козуэй сидел за письменным столом в гостиной. Перед ним лежала кипа бумаг. Исидора почувствовала раздражение за то, что он так хорош, сдержан… и так не любит ее.

Впрочем, это не его вина.

— Надеюсь, ты простишь меня, но я бы хотел поесть вместе с тобой, — сказал Симеон. — Стражники мертвых уже должны были проникнуть в выгребную яму и начать очистку. Хонейдью попросил нас самих поухаживать за собой, потому что большая часть прислуги занята охраной серебра. Остальные стерегут дом.

— Боже! — воскликнула Исидора, усаживаясь за стол, прежде чем Симеон успел помочь ей. — Может, стоит заплатить тем, кто вынужден находиться в этом зловонии?

— Отличное предложение! — согласился Симеон.

Взяв булочку, Исидора очень аккуратно намазала ее маслом. Они же могут быть друзьями. И ей ни к чему пребывать в меланхолии. Все мужчины мира у ее ног.

— Какая у тебя работа на сегодня?

— Самые сложные письма я оставил напоследок, — ответил Козуэй.

— В каком смысле сложные? Ты не доверяешь содержащимся в них просьбам?

— Нет. Я послушался твоего совета и оплатил те счета, которые казались мне сомнительными.

Исидора отложила булочку и улыбнулась.

— Как это великодушно с твоей стороны, учитывая, что ты боишься оказаться обманутым, — проговорила она.

— Вовсе это не великодушие, — отозвался Симеон. — Честно говоря, я бы даже добротой это не назвал.

Не зная, что на это ответить, Исидора откусила булочку.

— Я хочу сохранить то, что принадлежит мне, — продолжал он.

«Я тоже была твоей», — с горечью подумала Исидора.

— В некоторых письмах содержатся намеки на другие нарушения, — сказал Симеон.

— Какого рода? — с интересом спросила Исидора.

Привстав, Симеон выбрал из кипы бумаг пожелтевший листок и протянул его Исидоре. Письмо было написано аккуратным наклонным почерком и до сих пор слегка благоухало розами. Письмо было коротким, но каждое его слово было проникнуто горечью.

Исидора подняла на него глаза.

— Я полагаю, это послание от любовницы твоего отца?

— От одной из них, — кивнул Козуэй.

— От одной? А сколько же их было всего?

— Таких писем всего четыре, — ответил Симеон. — Есть еще пять или шесть менее печальных.

— Пять или шесть?! Но это же…

— По меньшей мере десять женщин, — безучастно промолвил Симеон.

Исидора прикусила губу.

— Насколько я понимаю, это обычное дело, — проговорила она спустя мгновение. — Конечно, десять — это слишком много, но твой отец был человеком немолодым, и он…

— Все десять писем написаны в последние шесть лет его жизни, — добавил Симеон.

— М-да… — протянула Исидора, лихорадочно подбирая подходящие слова. — Думаю, он и в самом деле был очень привлекательным мужчиной.

Подбородок Симеона напрягся. Судя по всему, он не слишком высоко ценил привлекательность своего отца.

— Хорошо, что твоя мать об этом не знает, — заметила Исидора, пытаясь найти хоть какую-то положительную сторону в этой истории.

— Вообще-то знает.

— Откуда тебе это известно?

В ответ Симеон опять встал и вручил жене еще один листок. Это письмо уже не было столь же горьким: в нем содержалась грустная просьба к герцогу выполнить хотя бы некоторые из его обещаний — например, о небольшом домике и о пенсии. Внизу была приписка, сделанная паучьим почерком герцогини, которая велела выплатить автору письма четыреста фунтов.

— Четыреста фунтов? — переспросила Исидора. — Коттедж она по крайней мере получила.

— Да. — В голосе Симеона слышалась такая ярость и решимость, что Исидора опять замолчала. — А у твоего отца была любовница? — наконец спросил он.

— Не думаю. Моя мать… — Она осеклась на полуслове.

— Что?

— Мама убила бы его, — договорила Исидора. — Симеон, ты ведь говорил, что мой темперамент, моя эмоциональность весьма досаждают тебе. Они достались мне от матери. У нее был взрывной характер, она часто впадала в ярость и кричала. — Исидора улыбнулась, вспоминая об этом.

Симеон был шокирован ее словами.

— Сначала отец спорил с ней, а потом начинал смеяться, — сказала Исидора. — А затем и мама присоединялась к нему, так что все заканчивалось хорошо.

— У меня такое ощущение, что я попал в семью, которой никогда не знал, — сказал он. — Я ведь понятия не имел о том, что отец плавает в море лжи и обманывает всех подряд, начиная от торговцев и заканчивая любовницами. И я опасаюсь, что в любой момент мне станет известно о долгах чести.

— Он был игроком?

— Понятия не имею, — пожал плечами Козуэй. — До сих пор ко мне никто не обращался с просьбой оплатить карточные долги. Но я совсем не знал отца.

— Возможно, дело в том, что человеку вообще трудно постичь другого человека, — предположила Исидора.

Симеон с резким стуком положил на стол нож и вилку.

— Я человек постоянства, привычек, Исидора, — сказал он. — Я не привык к хаосу.

— Знаю, — ответила Исидора, чувствуя, что ее меланхоличное настроение вполне подходит его состоянию.

— И мне не нравится — поверь, очень не нравится — постоянно опасаться того, что в любой момент может выявиться еще какая-нибудь неприятная правда об отце. В детстве я был ненаблюдательным и не замечал, о чем спорят родители. Меня больше увлекали мысли о путешествиях.

Исидора улыбнулась.

— Неужели ты мечтал ездить по миру с самого детства? — спросила она.

— Я уехал из страны, как только стало возможно, — ответил Симеон. — Отец думал, что я буду путешествовать только год. Я знал, что года не хватит, хотя и не предполагал, что мое путешествие затянется так надолго. Но я непременно вернулся бы назад, если бы только предполагал, что моя семья трещит по швам.