— Вы видели моего мужа? — наконец спросила маркиза. Ее голос стал хриплым.

— Нет, — ответила Джемма. — Насколько мне известно, в Лондоне его нет. — Она задумалась.

Однако маркиза заговорила прежде, чем Джемма успела подумать, как бы потактичнее расспросить ее, в чем дело.

— Он уехал… Отправился следом за какой-то женщиной в Англию. Говорил, что это будет совсем короткая поездка, несколько недель. Но его нет уже восемь месяцев.

— Я что-то такое слышала, — осторожно промолвила Джемма.

В руке у маркизы был зажат тонкий кружевной платочек. На мгновение Джемме показалось, что та вот-вот изорвет его в клочья и разбросает их по сторонам — как безумица из какой-нибудь пьесы. Однако маркиза всего лишь разжала пальцы, и платочек упал на пол.

Он и лежал там, пока их взгляды не встретились.

— Так он со мной обращался, — проговорила маркиза. — Как с куском грязного льна, который выбрасывают, когда он испачкается.

— О…

— Я должна разыскать его. — В голосе маркизы послышалась скрытая ярость такой силы, что Джемме захотелось немедленно встать и уйти.

— Вы хотите, чтобы он к вам вернулся? — спросила она.

— Этот… этот негодяй?! Никогда! Но я хочу сказать ему в лицо, что он за мужчина. А его petite amie [3] — что она за женщина. Я хочу… хочу…

Наклонившись к маркизе, Джемма взяла ее за руку.

— Простите меня за дерзость, — ласково сказала она, — но что изменит такой разговор?

Маркиза подняла на нее глаза.

— Он оставил меня, — сказала она.

Джемма неожиданно вспомнила, что маркиза де Пертюи была дочерью герцога, состоявшего в родстве с королевской семьей. В этот момент она была похожа на королеву, все вассалы которой по непонятной причине сбежали от нее и пересекли границу, отправившись в другое королевство.

— Он не имел права оставлять меня!

— Мужчины часто совершают абсолютно нелепые поступки, — заметила Джемма.

— Он унизил меня на глазах всего двора! Он причинил мне чудовищную боль!

Джемма так расчувствовалась, что уже была близка к тому, чтобы рассказать маркизе, как муж ударил ее на рыночной площади.

— Но на что же вы надеетесь?..

— На раскаяние я, конечно, и не надеюсь, — сказала маркиза де Пертюи. — Никто больше не раскаивается. Это так же немодно в наши дни, как сохранять верность. Но он опустил меня до своего уровня! Он должен…

Она замолчала. Джемма кивнула.

— Много лет назад я оказалась лицом к лицу с той же проблемой, — медленно произнесла она. — Мой муж в открытую демонстрировал отсутствие уважения ко мне, он любил другую женщину. В результате я на долгие годы уехала во Францию. И мне понадобилось немало лет, чтобы понять: брачные узы не контролируют сердце.

Маркиза скривилась.

— Мой муж любил еще кого-то, — повторила Джемма. — И я не могла сказать что-то или сделать, чтобы изменить ситуацию. Поэтому я от души советую вам: не стоит ездить следом за ним. Живите своей жизнью. Я не всегда была счастлива в Париже, зато часто бывала довольна.

Маркиза поспешно открыла веер, однако Джемма все же увидела, что ее глаза заблестели от слез. Джемма встала и протянула ей руку.

— Мы должны вернуться на бал, — сказала она. — Мужчины чувствуют себя не в своей тарелке, когда узнают, что женщины беседуют без них. Они так боятся заговоров, что начинают переоценивать добродетель женщин. В результате это доводит их до консерватизма.

Маркиза де Пертюи усмехнулась. Это не было похоже на те смешки, которые помнила Джемма, однако чем-то их напоминало.

Выйдя из салона, они увидели Элайджу, стоявшего напротив двери, небрежно прислонившись к стене. Не сдержавшись, Джемма улыбнулась ему, и это была улыбка, рожденная в ее сердце.

Маркиза бросила на нее кислый взгляд.

— Похоже, не только мужчины слишком высокого мнения о добродетели, — заметила она. — Будьте осторожны, герцогиня, как бы и вам не оказаться чересчур консервативной.

А вот в этом замечании уже звучала ее обычная язвительность.

Поклонившись маркизе, Элайджа поднес ее руку к губам.

— Вы великолепны, как обычно, — произнес он голосом политика, который говорил так же искренне, как будто предсказывал дождь при виде первых капель на шляпе.

Отступив, маркиза оглянулась и встретилась с Джеммой взглядами. В ее лице мелькнуло что-то вроде зависти или, может, ярости.

— Никогда не успокаивайтесь, герцогиня, — сказала она. — Именно такую ошибку я совершила.

И, взмахнув юбками, маркиза де Пертюи быстро скрылась в толпе, заполнившей бальный зал.

— Господи, ну что за несносная женщина! — воскликнул Элайджа. — Вечно в черно-белом! Она напоминает мне шахматную доску.

Джемма захлопнула веер.

— Но все же она красива. Ты разве так не считаешь?

— Несомненно, — кивнул Элайджа. — Вильерс здесь. Он спрашивал, начали ли мы с тобой третью игру матча.

— Ты ему сказал? — Она подняла глаза на мужа, оглядела его выступающие скулы, глубоко посаженные, умные глаза, оценила чуть утомленный вид.

— Я сказал ему лишь то, что хотел завязать тебе глаза и уложить в постель, — ответил он, глядя на нее.

— Должно быть, это шутка?..

— Нет, это не шутка.

Его глаза оставались серьезными.

— Правда? — спросила она. Ей было трудно даже набрать в грудь воздуха, чтобы произнести это слово.

— И еще я посоветовал ему закончить игру немедленно, учитывая сложившиеся обстоятельства.

— Ты хочешь сказать, что если люди заподозрят, что у меня с ним связь, то они решат, что наш ребенок не от тебя?

Элайджа кивнул. Но было в их разговоре еще что-то — нечто недосказанное. Сердце Джеммы забилось быстрее, поднявшись куда-то к горлу.

— Я не… — Ее голос сорвался, но она откашлялась и с усилием договорила: — Я не хочу играть эту последнюю игру.

Внезапно его лицо как-то странно застыло. Несколько мгновений герцог Бомон просто молча смотрел на свою жену. А потом на его губах появилась дразнящая, очаровательная улыбка, и он поклонился Джемме.

— В таком случае, миледи, я обещаю, что никогда больше не огорчу вас, — промолвил он.

Бомон пошел прочь, а Джемма смотрела ему вслед.

— Игру с Вильерсом, — уточнила она.

Но муж уже не слышал ее.

Вдовий дом

2 марта 1784 года

Ранний вечер

Бумаги Симеона перенесли во вдовий дом. Когда вошла Исидора, он встал из-за небольшого письменного стола, держа в одной руке какой-то листок, а другой опираясь о край стола.

Исидора села, всеми силами стараясь не думать о том, что, когда она в последний раз видела своего мужа, он был обнажен.

— Поскольку ты не присоединился вчера ко мне за ужином, у меня не было возможности сообщить тебе, что я ходила в деревню. Я купила сто тридцать пять ярдов шерсти и двадцать семь мясных пирогов.

Недоуменно заморгав, он положил листок на стол.

— У нас возникла неожиданная нужда в мясных пирогах? — спросил Симеон. — Или в шерсти?

— Это подарок от герцогства жителям деревни — чтобы наладить отношения, — объяснила Исидора. — Каждый из этих людей получит мясной пирог и пять ярдов шерсти, и это будет знаком внимания от герцога и герцогини.

— А-а… — протянул Симеон, опуская глаза на лежащий перед ним документ. — Ты была в лавке Мопсера?

— Да, — кивнула она. — Он и продал мне шерсть.

Симеон сжал руку в кулак.

— Я получил от него письмо, в котором он требует плату за свечи, — сказал он.

— Полагаю, таких писем ты можешь получить немало, — пожала плечами Исидора. — Люди считают, что твой отец отправил бы их к мировому судье, если бы они не выполняли просьб герцога, несмотря на то что тот не платил им, — весело добавила она. И, стянув с рук перчатки, Исидора разгладила их на коленях.

Взгляд Симеона на мгновение устремился на них, а потом он промолвил: