Услышав эту новость, королева снова разрыдалась, но потом взяла себя в руки и быстро направилась в спальню мужа. Она увидела его «спокойно лежащим на кровати и абсолютно умиротворенным». Он назвал ее «доброй женушкой» и поцеловал «так нежно, как обычно всегда делал раньше». «Она погладила его по руке, а потом поправила сбившиеся в пучок волосы мужа. Только потом она вспомнила, что это был дурной знак. Странно! Это выглядело так, словно она готовила его к какому-то далекому и совершенно необычному путешествию». Королева прижала к себе его исхудавшие руки, он поцеловал ее, потом тяжко вздохнул, но «не от боли, а будто чувствовал, что покидает меня, и снова положил голову мне на плечо».

На следующее утро она пришла к нему в семь часов, как обычно делала в предыдущие дни, получив предварительно довольно подробный отчет о его самочувствии за прошедшую ночь.

«В тот день было ясное зимнее утро, — вспоминала королева, когда нашла в себе силы собраться с мыслями. — Солнце только поднималось и ярко освещало все вокруг... Никогда не смогу забыть, как прекрасен был в то утро мой любимый муж, лежащий на белоснежной простыне с освещенным ярким солнцем лицом. Его глаза были необыкновенно ясными и глядели так, словно он не замечал меня... Сэр Джеймс поспешил заверить, что у него есть надежда на лучшее, и его тут же поддержал доктор Дженнер, но я видела, что они были чем-то очень озабочены. И больше всех сэр Холланд. Все они находились рядом, в соседней комнате, и я была вместе с ними. Я спросила, могу ли я выйти на некоторое время, чтобы подышать свежим воздухом. Они дружно согласились, но предупредили, чтобы я далеко не отходила и не отлучалась больше чем на полчаса. Я пошла на террасу вместе с Алисой. Где-то вдали играл военный оркестр. Я неожиданно расплакалась и вернулась в дом... Сэр Джеймс по-прежнему утешал меня надеждой на лучшее и постоянно повторял, что видел гораздо более тяжелые случаи. Но дыхание его становилось всё хуже и хуже... Я снова расплакалась, заламывала от отчаяния руки и все время повторяла, что не смогу прожить без него».

Послали за принцем Уэльским, и через некоторое время все дети пришли в комнату. Он улыбнулся им, но не сказал ни слова. Королева наклонилась над мужем и тихо прошептала ему по-немецки: «Это твоя маленькая жена». Принц Альберт едва заметно кивнул. Она спросила, не хочет ли он поцеловать ее. Он выполнил ее просьбу и затих, как будто уснул. «Я вышла из комнаты на минутку, — продолжала королева, — и села на пол, не в силах подавить в себе приступ отчаяния. Все попытки окружающих утешить меня делали только хуже». А в комнате принцесса Алиса повернулась к леди Огасте Брюс и прошептала: «Это предсмертный хрип». Принцесса позвала мать, которая, войдя в комнату, всплеснула руками и сказала: «Это конец. Я знаю это. Я уже видела это раньше».

«Я взяла его за руку, которая была уже холодной, и села рядом с ним, — писала королева в своем дневнике. — Все было кончено... Я встала, поцеловала его холодный лоб и громко вскрикнула: «О, мой дорогой!» После этого я опустилась на колени перед его кроватью и застыла, не в силах молвить ни единого слова. Я даже плакать уже не могла! Через некоторое время я легла на диван в Красной комнате, а все джентльмены входили ко мне, целовали руку и пытались хоть как-то утешить. Я старалась поговорить с каждым из них».

Один из придворных, воспитатель принца Артура сэр Говард Элфинстон, так описывал эту сцену: королева лежала на софе, принцесса Алиса опустилась на колени рядом с ней и держала ее за руку. Принцесса Елена громко всхлипывала, а принц

Уэльский стоял перед матерью, пораженный случившимся, но молчал. Элфинстон не знал, что сказать ей в такую минуту, а королева протянула ему руку и с невероятным усилием выдавила из себя: «Вы не покинете меня? Вы поможете мне?»

«Я был тронут ее горем, — записал Элфинстон в дневнике, — сказал несколько слов и поспешил удалиться, чтобы попрощаться с принцем-консортом. Он лежал в соседней комнате со спокойным и умиротворенным лицом. Принц ушел из жизни без борьбы и даже без единого слова... Он умер в той же самой комнате, что и король Вильгельм IV... За неделю до этого он сказал принцессе Алисе, что скоро умрет... Он даже не пытался бороться за жизнь с того самого момента, когда почувствовал себя плохо. Вероятно, в этом состоянии он часто вспоминал свое детство в отчем доме, слышал щебет птиц в лесной чаще Кобурга и представлял, что вернулся в свой милый, уютный и очень теплый родительский дом, который так отличался от холодной и угрюмой Англии».

«Никого не осталось из тех, кто мог бы обнять и прижать к своему сердцу».

Принц-консорт как-то сказал про королеву, что она «в большей степени живет прошлым и будущим, чем настоящим». После его смерти королева со всей глубиной своей страстной натуры отдалась прошлому и воспоминаниям о своем покойном муже. Она сама не могла забыть его и другим не позволяла. Даже своему самому младшему сыну, который в то время поправлял здоровье в Каннах, она написала следующее:

«Ты, несомненно, будешь сожалеть, если узнаешь, что твоя бедная мама сейчас убита горем и чувствует себя более несчастной, чем любое другое существо на этой грешной земле! Мне так не хватает твоего драгоценного и любимого папочки... Свою маму, мой дорогой малыш, ты найдешь страшно исхудавшей, постаревшей, ослабевшей, поэтому тебе нужно постараться хоть как-то успокоить меня, но, если откровенно, такая задача сейчас никому не по силам, поскольку никто не сможет заменить того, кого я потеряла».

Королева отослала мальчику две фотографии отца, которые рекомендовала ему поместить в рамки, но только не в черные, и попросила его всегда держать их перед собой. Кроме того, она послала ему локон умершего отца, который был упрятан в небольшой медальон. Мальчик должен был носить этот медальон на шее и всегда помнить о своем дорогом папочке. А еще она отправила юному принцу один из носовых платков отца, который всегда должен был находиться у него в кармане.

Траурные мероприятия коснулись не только родных покойного принца-консорта, но и придворных. При королевском дворе все должны были соблюдать траур и облачаться в траурные одеяния вплоть до конца 1863 г., а в 1864 г. все фрейлины и многочисленные служанки могли носить платья лилового, фиолетового, белого и серого цвета, не допуская никаких вольностей в одежде, впрочем, и лиловый цвет вскоре был не разрешен. Таким образом, придворным было строго-настрого запрещено носить яркие платья, в особенности если они модного покроя. А одежда самых близких придворных королевы не должна была отличаться более светлыми оттенками, чем одежда ее величества. По словам одной из придворных дам, все дамы при дворе «погрузились в самый мрачный траур из всех, которые когда-либо случались в королевском дворце».

Даже королевские слуги самого низшего разряда были обязаны до конца 1869 г. носить черные повязки на левой руке, а принцесса Алиса не снимала траур даже во время своей свадьбы с принцем Фридрихом Вильгельмом Людвигом Гессенским. Свадебная церемония проходила в июле 1862 г. и, по словам самой королевы, больше напоминала похороны, а не свадьбу. Траурные знаки появились даже на официальных бумагах королевы. Она приказала убрать все предыдущие официальные бланки и изготовить новые, с широкими черными полями, на которых простые буквы становились совершенно незаметными. Все многочисленные секретари королевы вплоть до ее смерти мучились с такой корреспонденцией и долго не могли привыкнуть к ней [38].

В первое же утро своего вдовства королева отправилась в комнату любимого мужа, чтобы еще раз взглянуть на его черты. Несмотря на строгое предупреждение врачей, она не смогла удержаться и поцеловала его одежду. После этого она приказала сфотографировать каждый угол его комнаты, чтобы сохранить на многие годы ее внешний вид в момент того трагического события, которое коренным образом изменило всю ее жизнь. Вскоре после этого лорд-гофмейстер издал специальный меморандум, в соответствии с которым комната принца-консорта «должна оставаться в своем нынешнем виде и никоим образом не подлежала изменению в будущем».