Правда, при этом королева продолжала считать баронессу Лецен «восхитительной гувернанткой». «Я многим обязана ей, — писала она в дневнике. — Она восхищалась мной, а я восхищалась ею, хотя и побаивалась немного... Она посвятила мне всю свою жизнь и служила мне с такой самоотверженностью, которая редко встречается в наше время. За все эти годы она не взяла ни единого выходного дня и все время находилась со мной». Однако королева признавала тот печальный факт, что в конце концов баронесса сама испортила свою придворную карьеру.
Уход Лецен стал переломным моментом в жизни королевы Виктории.
20.ОСБОРН
«...Мы с Альбертом заговорили о необходимости покупки какого-нибудь собственного дома».
«О, если бы я могла выразить словами нашу счастливую жизнь!» — писала королева в дневнике в самом начале ноября 1844 г. Теперь ее не пугала даже перспектива снова забеременеть и родить еще одного ребенка. Единственным желанием было, чтобы это блаженное состояние «безграничного счастья» продолжалось как можно дольше. Этому были посвящены и все ее молитвы, в которых она умоляла Бога распространить на них «свою защиту и покровительство». А за два года до этого, то есть вскоре после отъезда баронессы Лецен, она «внимательно просмотрела и подкорректировала» некоторые предыдущие записи в своем дневнике, которые сейчас не вызывали у нее «столь приятных воспоминаний». Другими словами, она призналась, что вся ее предыдущая жизнь была во многом «искусственной». Многое из написанного в дневнике вызывало у нее чувство стыда или раскаяния, а больше всего неприятных воспоминаний доставляли ей те места из дневника, где она рассказывала о бестактном поведении баронессы Лецен в отношении принца Альберта. Кроме того, королева Виктория пересмотрела те записи, которые относились ко времени ее наибольшего восхищения лордом Мельбурном и свидетельствовали о ее страстном желании найти верного друга и советника в решении важных вопросов, причем не только государственных, но и глубоко личных. «А мне казалось тогда, что я счастлива, — отметила королева в дневнике. — Спасибо Богу, что сейчас я наверняка знаю, что такое настоящее счастье!»
Что же до принца Альберта, то он по-прежнему оставался для королевы «пределом совершенства и истинным ангелом». Она не любила расставаться с ним даже на короткое время, горько сожалела о том, что он часто бывал занят политическими делами и что она не может видеть его чаще. Для нее Альберт являлся не только превосходным, добрым мужем, но и защитником, покровителем, помощником и руководителем во всех семейных и государственных делах. Королева признавала позже, что «никто и никогда не оказывал на нее такого глубоко влияния», как ее дорогой и любимый муж.
Дневник королевы тех лет заполнен множеством похвальных отзывов о принце Альберте. Она благодарила его за исключительную доброту, за способность понять ее в трудную минуту, за его неиссякаемую любовь к детям и т.д. «Он так хорошо относится к ним, — отмечала она в дневнике, — и постоянно уделяет им время для игр и прогулок». Такого же мнения придерживалась и леди Литтлтон. «Далеко не каждый папа, — говорила она, увидев, как принц Альберт помогает дочери одеться, — имеет столько терпения и доброты по отношению к собственным детям».
А в Рождество его часто видели в королевском саду, где он с детьми сооружал огромную снежную бабу, играл в хоккей на льду, катался с ними на санках и наряжал рождественскую елку [18].
На каждое Рождество в королевскую гостиную, где уже находилась наряженная рождественская елка, вносили канделябры и зажигали свечи. Праздничный стол ломился от самых изысканных блюд. А в соседних комнатах стояли другие рождественские елки, вокруг которых собирались группами все Придворные Виндзорского дворца. На каждой елке обязательно висели поздравительные открытки, подписанные лично королевой Викторией. «Все здесь, — говорил брату принц Альберт, — было сделано, как в Германии».
Когда умер отец принца Альберта, королева Виктория горевала не меньше мужа и с сочувствием относилась к тому, что он долго еще вспоминал свое счастливое детство и годы, проведенные в отцовском доме. «И все это, — говорила леди Литтлтон, — из-за любви к принцу».
«Господь Бог принес нам много страданий, — писала королева своему дяде Леопольду. — Мы чувствуем себя разбитыми, подавленными и с трудом переносим такую тяжелую утрату. Мы потеряли человека, который заслуживал всяческой любви и восхищения не только со стороны детей и семьи, но и со стороны других людей... Вы теперь должны стать отцом для нас обоих, для своих несчастных и разбитых горем детей... Я всегда любила его и смотрела на него как на своего собственного отца. И вот теперь мы никогда больше не услышим его ласковых слов. До сих пор я еще не знала настоящего горя, и это трагическое событие произвело на меня ужасное впечатление».
«Мой дорогой муж остался совсем один, — сообщала она в письме барону Штокмару, — и совершенно безутешен в своем горе... Он говорит (простите меня за мою рукопись, но слезы застилают мне глаза), что я теперь означаю для него все на свете. О, если бы я действительно могла заменить для него весь мир, я была бы счастлива это сделать».
Королева Виктория даже думать боялась о том, что теперь принцу Альберту придется поехать в Германию, чтобы помочь своему брату уладить все оставшиеся после смерти отца дела. Но когда принц все-таки уехал, то сделал все возможное, чтобы смягчить боль от разлуки. Он писал ей письма каждый божий день, причем первое из них он отправил из Дувра в день отъезда. «Моя дорогая, — писал принц Альберт, — я нахожусь здесь уже больше часа и ужасно сожалею, что не могу провести это время с тобой. Любовь моя, сейчас ты, наверное, уже готовишься к обеду и найдешь свободным мое место за обеденным столом. Однако я очень надеюсь, что мое место в твоем сердце по-прежнему будет занято только мной... Сейчас мы с тобой далеко друг от друга, но наша разлука уже на полдня короче, а к тому времени, когда ты получишь это письмо, пройдет уже целый день, который приблизит нашу встречу. Оставшиеся тринадцать дней пролетят как этот первый, и я снова окажусь в твоих объятиях. Твой верный Альберт».
А в день его возвращения королева радостно встречала своего мужа, «повисла у него на руках» и долго не могла произнести ни слова. «Я приехал в Виндзор в шесть часов вечера, — писал позже принц Альберт, — и испытал невероятную радость».
К этому времени королева Виктория и принц Альберт полюбили Виндзорский дворец, несмотря на все его многочисленные недостатки и порой затхлый запах. Правда, в более поздние годы королева стала отзываться о нем пренебрежительно и часто называла его «похожим на тюрьму» мрачным зданием, в котором практически невозможно жить. Виндзорский дворец действительно было трудно назвать уютным и удобным для проживания местом или «семейным гнездышком», как предпочитали говорить в королевском семействе. Еще меньше для нормальной жизни был приспособлен Букингемский дворец, в особенности после того, как его перестроили по приказу короля Георга IV. Отец Георга IV купил этот дворец для создания лондонской королевской резиденции, однако с тех пор прошло немало времени и он превратился в совершенно непригодное для жизни место. Королева постоянно жаловалась премьер-министру Роберту Пилю на отсутствие самых элементарных удобств для проживания своего «небольшого, но быстро растущего семейства». При этом она добавляла, что если ремонт королевского дворца «начнется этой осенью (1845), то в нем вряд ли можно будет жить до весны 1848 г., когда принцу Уэльскому исполнится семь лет, а принцессе Виктории — восемь. К этому времени детей уже нельзя будет держать только в детской комнате. Стало быть, — подчеркивала королева, — все необходимые решения нужно принять в этом году». А для дальнейшей жизни королевской четы и воспитания детей требуется какой-нибудь другой дом, более приспособленный. «Что-то необходимо сделать еще в течение этой парламентской сессии», — настаивала королева.
