После своего первого посещения выставки королева неоднократно бывала в Хрустальном дворце и неизменно восхищалась тысячами выставленных там экспонатов — разнообразными машинами, ювелирными изделиями, включая знаменитый индийский алмаз «Кохинор»; демонстрировались там также: электрический телеграф, персидские ковры, индийские шелка, испанские мантильи, ножи с 300 лезвиями, садовые скамейки из каменного угля, машины, которые могли штамповать по 50 медалей в неделю, прогулочные трости для докторов, в ручки которых были вделаны клизмы, машины, которые могли печатать 10 000 страниц в час, лягушки-держалки для зонтов, складывающиеся кровати, которые сбрасывали своих хозяев на пол по сигналу будильника, пять видов секций, показывающих работу живых артистов, внутренности того, кто умер почти три года назад, и так далее.

В отличие от других монархов королева Виктория уделяла особое внимание машинам и промышленной технике. «Некоторые технические изобретения, — писала она в дневнике, — просто гениальны, а другие — утопичны и в принципе неосуществимы». Королева пришла к выводу, что эта выставка «познакомила меня со многими талантливыми людьми, о существовании которых я раньше просто не подозревала. Многих из них я так никогда бы и не узнала. Ведь для этого нужно было бы объехать всю страну и посетить все промышленные предприятия, что практически невозможно».

Ко времени закрытия Всемирной выставки 15 октября, которое было отмечено торжественным исполнением британского национального гимна, ее посетило более шести миллионов человек, а одна пожилая женщина в возрасте восьмидесяти четырех лет специально приехала из Корнуэлла, чтобы своими глазами увидеть это чудо. Во время выставки было собрано много денег для покупки тридцати акров земли в Южном Кенсингтоне, на которой были выстроены многочисленные музеи, колледжи и другие общественные институты, включая предмет наибольшей гордости — музей Виктории и Альберта, а также Королевский Альберт-Холл, который разместился на пути к выставке.

Королева с гордостью подчеркивала, что Всемирная выставка оказалась «прекрасным триумфом, прекрасным и трогательным зрелищем, которым я могу с полным основанием гордиться. Это был личный триумф моего дорогого Альберта и всей страны... Все абсурдные предостережения о грозящей опасности и о грядущих бедах оказались совершенно беспочвенными».

9 июля того же года лорд-мэр Лондона и финансовая корпорация Сити дали бал в честь невиданного успеха королевского мероприятия, а по пути туда королеву и ее супруга встречали громкими возгласами одобрения и восторга. Такие же примерно толпы восторженных поклонников королевы сопровождали их на обратном пути домой. Они часами ждали их возвращения и встречали оглушительными выкриками и громкими аплодисментами. «Миллион человек, — сообщил принц барону Штокмару, — ждал нас на улицах города до трех часов ночи и восторженно приветствовал на всем нашем пути домой».

За пять лет до этого королева, открывая Королевскую фондовую биржу, убеждала короля Леопольда в своей популярности: «Говорят, что ни один из монархов Англии никогда не был столь популярен, как я (могу сказать это без ложной скромности). А причина всему наш домашний порядок и те положительные примеры, которые мы подаем своим подданным». Теперь принц Альберт мог с таким же основанием заявить о собственной популярности в стране.

«Если ты будешь применять насилие, то у меня не будет другого выбора, как оставить тебя».

Счастливый брак королевы изредка омрачался темными тучами семейных скандалов с мужем. Никто не сомневался в том, что она по-прежнему обожает принца Альберта, что этот уставший и бледный после окончания Всемирной выставки молодой мужчина тридцати двух лет все еще оставался для нее образцом не только мужской красоты, но и доброты. И тем не менее иногда королева впадала в беспричинную ярость и начинала обвинять мужа в дурных манерах, многочисленных ошибках, эгоистичности, в равнодушном отношении к ее ужасному положению, при котором вся тяжесть беременности, вынашивания детей и их воспитания ложилась исключительно на хрупкие женские плечи.

А беременность королевы следовала за беременностью, и с каждым разом это становилось серьезным поводом для дурного настроения и даже депрессии. Ее «бедные нервы», писала она королю Леопольду незадолго до рождения принцессы Алисы в апреле 1843 г., «были настолько расшатаны за последнее время», что она «страдала от этого в течение целого года». И все же она стойко выносила все тяготы семейной жизни и старалась не поддаваться минутным разочарованиям. «Я такая сильная, — писала она, — что могу вынести все на свете ради нашего семейного счастья и благополучия».

Исключительно серьезный конфликт между супругами произошел вскоре после рождения 7 апреля 1853 г. восьмого ребенка — принца Леопольда. Сами роды прошли нормально и под тщательным контролем доктора Джона Сноу, сына фермера из графства Йоркшир, который добился успеха в медицине широким применением хлороформа как анестезирующего средства. Королева, которая поразила многих медиков безоговорочным согласием использовать на себе эти новые и еще не до конца проверенные препараты, с удивлением обнаружила, что «этот чудесный хлороформ... действительно облегчает положение рожениц». А когда в апреле 1857 г. ей пришлось рожать последнего ребенка — принцессу Беатрису, — она без колебаний потребовала у доктора Сноу снова применить понравившийся ей препарат [35].

Однако вскоре после рождения принца Леопольда королева, как и много раз в прошлом, снова впала в депрессию, но на этот раз более глубокую и болезненную, чем прежде. Все дело было в том, что ее последний ребенок родился настолько слабым и хрупким, что даже обряд крещения пришлось перенести на другое время. Позже выяснилось, что он страдал гемофилией — довольно редким наследственным заболеванием, чреватым обильным и практически неконтролируемым кровотечением, которое возникало даже после самой безобидной царапины [36].

Обеспокоенность королевы здоровьем сына держала ее в постоянном напряжении, которое в значительной мере усиливалось отношением к ней принца Альберта, который обращался с женой как с маленьким и совсем глупым ребенком. В своих многочисленных и очень длинных письмах, написанных им после каждого скандала, он называл ее «дорогая малышка» или «моя добрая девочка». Причем письма эти он писал отчасти по-английски, а отчасти по-немецки, чем еще больше злил ее. Масла в огонь добавляло и его олимпийское спокойствие, которое на фоне ее депрессии и ярости казалось ей совершенно недопустимым.

«Дорогая малышка, — написал принц Альберт королеве 2 мая 1853 г., — сейчас настало время спокойно выяснить все факты, которые привели к очередной ссоре. Твоя обида, после которой началась самая настоящая истерика, продолжавшаяся целый час, заключалась в том, что я пожаловался на то, что ты из-за невнимательности несколько раз перевернула не ту страницу в нашем регистрационном журнале... И этот совершенно пустяковый случай стал причиной невероятного истерического скандала, в ходе которого ты упрекнула меня в неправильном отношении к тебе. Я готов признать, что в этом конкретном случае, как, впрочем, и во всех остальных, мое отношение к тебе действительно оставляет желать лучшего. Но, к сожалению, по-другому я поступать не могу... А когда я попытался доказать тебе всю необоснованность и несправедливость подобных обвинений, это еще больше разозлило тебя... Но я никогда не собирался и не хотел оскорблять тебя... Я оставил тебя и ушел в свою комнату, чтобы дать тебе время успокоиться и взять себя в руки. А ты пошла за мной и снова набросилась на меня с упреками и обвинениями... Не думай, что я не сочувствую и не сожалею, что тебе пришлось вынести немало огорчений. Я действительно верю, что ты перенесла немало страданий и имеешь все основания для недовольства. Я просто хочу доказать тебе, что не являюсь причиной твоего плохого самочувствия, а просто послужил поводом для очередной вспышки гнева... Я всегда сожалею о том, что мое неосторожное слово может вызвать негативную реакцию...