Несмотря на страх заразиться брюшным тифом, герцог Кембриджский опасался за здоровье королевы, как, впрочем, и все остальные члены семьи. Однажды вечером Генри Понсонби прогуливался в саду с конюшим принца Альфреда, когда «их чуть было не смела с дороги толпа панически настроенных придворных во главе с герцогом Кембриджским и принцем Леопольдом. Они бежали так быстро, как только могли, и Понсонби подумал, что за ними гонится разъяренный бык. «Королева! Королева!» — кричали придворные, стремглав бросившись в дом. Остальные спрятались за входной дверью дома и подождали, пока толпа пронесется мимо» [52].
Королева продолжала держать себя в руках и сохранять спокойствие, однако страх за жизнь сына оказался сильнее ее физических и душевных возможностей. Однажды она разрыдалась и в истерике выкрикнула: «Теперь нет никакой надежды!» Действительно, в течение нескольких дней состояние принца Уэльского казалось критическим, и не было никакой надежды на то, что он поправится и преодолеет страшную болезнь. Он неподвижно лежал в кровати, обливался потом и тихо стонал, не находя в себе сил даже поднять голову. А когда бредил, невольно высказывал все секреты своего бурного прошлого.
К счастью, кризис вскоре миновал. Еще 14 декабря, по словам королевы, он находился на краю могилы, а спустя немного времени стал поправляться и уже на следующий день нашел в себе силы улыбнуться посетившей его матери и даже поцеловать ей руку. «О, дорогая мама, — тихо сказал он, — как я рад снова видеть тебя! Ты постоянно находилась рядом?»
Два месяца спустя окончательно поправившийся принц Уэльский отправился на отдых в Осборн. Королева с радостью сообщила своей старшей дочери, что на сей раз сын был «более нежным и добрым», чем раньше. «И еще в нем появилось нечто такое, что я не могу выразить словами, — добавила она. — Это что-то похожее на новую жизнь. Сейчас ему доставляют удовольствие даже самые обыкновенные деревья и цветы, чего никогда не наблюдалось в прежние годы. Он стал патетически относиться к своим детским вещам, бродил по своей детской комнате и даже с нежностью погладил детские инструменты в Швейцарском коттедже. Кроме того, он все время находится рядом с Аликс, и они сейчас кажутся мне совершенно неразлучными».
Разумеется, королева была категорически против каких-либо общественных или государственных Дней благодарения, о необходимости которых так долго твердил ей премьер-министр Гладстон. Однако правительство, чутко уловив преобладающие настроения в стране, все же настояло на прохождении через весь Лондон благодарственной процессии, которая должна завершиться церковной службой в кафедральном соборе Святого Павла. Эти мероприятия, по мнению кабинета министров, должны удовлетворить назревшую потребность общества в подобного рода празднествах. Принцесса Александра сразу же согласилась с доводами премьер-министра, и под ее давлением королева вынуждена была уступить. Правда, при этом королева потребовала, чтобы все это «шоу», как она сардонически выразилась, было подготовлено и проведено в наилучшем виде — улицы города должны быть украшены знаменами и флагами, каретам надлежало быть с открытым верхом, церковным колоколам необходимо звонить на всех церквах и соборах, а общественное мнение должно получить самую полную информацию о происходящем. Ну и, разумеется, рядом с королевой в карете должен сидеть Джон Браун в «своем полном красочном наряде».
Проведенный в честь принца Уэльского День благодарения стал, по признанию самого премьер-министра, самым праздничным мероприятием, которое когда-либо видел Лондон. Этот день быстро превратился в грандиозную «манифестацию лояльности и любви к королевской семье». Открытая королевская карета, запряженная шестью прекрасными рысаками, встретила на улицах и площадях города самый восторженный прием, на который только можно было рассчитывать. Облаченная в дорогое платье королева пребывала в прекрасном расположении духа, весело улыбалась и приветливо помахивала прохожим. В какой-то момент она взяла за руку принца Уэльского, высоко подняла ее над головой, а потом поцеловала, вызвав всеобщее одобрение толпы. «Люди просто плакали, — вспоминала она потом. — Это был день самого настоящего триумфа... Вдоль улиц выстроились ряды солдат, а по всему городу было собрано пятнадцать военных оркестров, которые поочередно исполняли бравурные марши и национальные мелодии. Причем чаще всего исполняли «Боже, храни королеву» и «Боже, благослови принца Уэльского». А люди визжали от восторга, приветливо махали руками и выкрикивали самые наилучшие пожелания королевской семье. Я видела слезы на глазах Берти... Это был волнующий и просто незабываемый день».
Энтузиазм народа был поистине всеобщим. Настроение людей по отношению к монархии изменилось буквально за один день, причем самым радикальным образом. Преобладавшие до этого в британской политике республиканские настроения потерпели жестокое поражение и никогда уже в прежнем объеме не восстанавливались. Успеху монархии также во многом способствовали жестокие эксцессы Парижской коммуны, залившей кровью многие города Франции. Как сказал один из лучших друзей принца Уэльского, лорд Каррингтон, монархия была спасена. А когда неугомонный Чарльз Дилк снова выступил с обличительной антимонархической речью в палате общин и потребовал сократить расходы на содержание королевского двора, ему просто не дали говорить. Несмотря на грандиозный успех монархии в этот прекрасный День благодарения, королева все еще не была готова отказаться от затворничества и активно включиться в публичную жизнь. Более того, она решительно отклонила предложение принимать министров своего правительства чаще, чем это было вызвано необходимостью. Когда летом 1872 г. военный министр Эдуард Кардуэлл выступил перед войсками и поблагодарил солдат от своего имени, а не от имени королевы, она пришла в ярость и хотела было пожаловаться премьер-министру, однако находчивый Генри Понсонби успокоил ее и сказал, что подобные случаи будут происходить все чаще, так как министры просто очень редко встречаются с ней.
В равной степени королева не была готова устраивать торжественные приемы зарубежных гостей, как это было, к примеру, во время официального визита в Лондон русского царя Николая I, короля Саксонии, французского короля Луи Филиппа, императора Наполеона III или итальянского короля Виктора Эммануила II. Даже после двенадцати лет вдовства королева не могла позволить себе таких пышных приемов, хотя и понимала, что это часть ее монаршего долга перед страной и народом. Только в 1861 г., то есть незадолго до смерти принца-консорта, в королевском дворце Виндзор побывали не меньше 113 тысяч человек, однако после 1861 г. королева наотрез отказывалась встречать гостей в своем дворце и уж тем более устраивать им пышные приемы. При этом она признавалась, что больше не может принимать у себя важных монарших особ, кроме самых близких ей родственников, присутствие которых не требует от нее изменения своего привычного образа жизни.
Первое исключение из этого правила было сделано в 1867 г. во время официального визита в Англию турецкого султана. Чтобы продемонстрировать важному гостю свое расположение, королева впервые за шесть последних лет позволила оркестру исполнить традиционные мелодии, правда, сделала это очень неохотно и под давлением правительства. При этом наотрез отказалась сократить свое пребывание в Балморале даже на один день и приехать в Лондон для переговоров с важным гостем, хотя правительство настаивало на этом, считая Турцию своим важным союзником, а усиление влияния Англии в Константинополе — первостепенной задачей. Тем более что не очень теплый прием султана в Англии мог бы подорвать его доверие к Лондону и, соответственно, усилить влияние Парижа и Берлина.
Королева исполнила свои монаршие обязанности, но не сумела скрыть, что с большой радостью расстается с «восточным братом», визит которого завершился военно-морским парадом в беспокойных водах Спитхеда, где султан большую часть времени провел головой вниз над бортом, так как страдал от морской болезни.
