На поддержку Одина уповали не только полумифические герои преданий о древних временах. Один был почитаем историческими конунгами, которые давали обеты богу, чтобы он даровал им победу. В исландской «Книге Плоского острова» рассказывается, как в 960 году шведский конунг Эйрик перед битвой в долине реки Фюрис (на ней стоит Упсала) пообещал, что сам принесет себя в жертву Одину и отправится в Вальхаллу по истечении десятилетнего срока, если бог даст ему победу. Его соперник Стюрбьёрн Сильный молил о помощи Тора. Перед битвой к Эйрику явился высокий старик, лицо его было скрыто под капюшоном, и дал конунгу тонкий прут. Он велел бросить прут в войско Стюрбьёрна и сказать: «Всех вас получит Один».

Эйрик бросил этот прут, и в воздухе он обратился в копье. Немедленно слепота поразила войско Стюрбьёрна и его самого. С гор же хлынула лавина, и все войско Стюрбьёрна погибло. Копье, которым пригвоздил себя Один к мировому древу, чтобы постичь в ином мире тайные знания, и копье, что бросил один в войско ванов в начале первой войны, стало символом посвящения Одину.

Мы помним о соперничестве богов из-за своих любимцев — сам Один погубил Агнара, любимца Фригг (да и античному Геркулесу суждено было совершить лишь двенадцать подвигов из-за соперничества богов). Но соперничество между Одином и Тором имеет более глубокий смысл, чем личное пристрастие. Наделенный сверхъестественной силой и даже даром поэзии герой-индивид, сам сохраняющий нечеловеческий облик великана-берсерка (у него волчьи волосы и клыки), осужден на жизнь изгоя, лишенного потомства и владений. Избранные герои Одина, призванные защищать мир от чудовищ хаоса после смерти, при жизни оказываются враждебными этому миру. С берсерками сражаются герои саг и сам громовержец Тор, защитник простых людей.

Нет мира и в царстве богов, ибо и сам его владыка — отнюдь не мирный бог, а бог раздора и распри. О его соперничестве с Тором рассказывает «Песнь о Харбарде» из «Старшей Эдды».

Эта песнь «Эдды» повествует не о подвигах богов и не об их стремлении ко всеведению, не об асах на престолах могущества, а, на первый взгляд, о «быте».

Тор возвращался пешком с востока — и лишь указание этой стороны света заставляет думать, что он был в Стране великанов, Ётунхейме. Бог подошел к некоему проливу и увидел по ту сторону перевозчика с лодкой.

Тут затевается диалог, который сразу предвещает конфликт. Тор спрашивает, что за парень стоит у пролива — вопрос об имени, как мы знаем, самый естественный вопрос при встрече, тем более, что встреча эта происходит на границе Ётунхейма. Но перевозчик отвечает вопросом на вопрос — он спрашивает, что за старик кричит там, за проливом.

В этом поступке уже содержится вызов: к тому же «парень»-перевозчик явно противопоставляет себя «старику» Тору и по возрасту. Бог готов пойти на мирное продолжение переговоров и обещает «парню» еды за перевоз — сам он вдоволь наелся селедки с овсянкой (обычная еда эпохи викингов). И тут разговор принимает совершенно неожиданный оборот: «Ты хвалишься тем, что сыт сегодня, — говорит перевозчик, — а сам не ведаешь своей судьбы — даже того, жива ли твоя мать».

Тор не готов к такому повороту и возмущается тем, что готов ему напророчить перевозчик, тот же продолжает свои насмешки: с виду путник совсем не богат, едва ли владеет тремя дворами, да и одежка у него худая. Тор все же надеется на мирное завершение возникающей перебранки и спрашивает, кому принадлежит лодка. Перевозчик называет имя хозяина, но продолжает разговор в том же духе — хозяин, дескать, не велел ему перевозить бродяг и конокрадов, а брать на челнок лишь известных людей.

Тор должен назвать свое имя, хоть и понимает, что он среди врагов; он Сын Одина и отец Магни — Мощи, сам именующийся владыкой богов — громовержец Тор. Теперь, говорит бог, очередь назваться перевозчику.

Тот притворяется, что тоже отвечает откровенно: его имя Харбард.

Но Тор не так прост (как иногда думают исследователи «Песни о Харбарде»); он понимает, что это не только не настоящее имя, но и вызов на дальнейшее словесное состязание: ведь «Харбард» означает «Седобородый», а на том берегу пролива стоит «парень», а не старик. Он делает вид, что не замечает вызова, но его ответ содержит намек на возможный конфликт: скрывать имя престало тому, кто, затеяв распрю, боится расплаты.

У Харбарда готов ответ: он не боится Тора — смерть зависит только от судьбы. Громовержец, наконец, выходит из себя и говорит, что проучил бы мальчишку, если бы не ноша, которую ему неохота мочить, переправляясь вброд. Харбард продолжает издеваться и говорит, что подождет Тора на своем берегу, — ведь бог не видал таких храбрецов с тех пор, как в давние времена погиб великан Хрунгнир.

Здесь, после словесной разминки, начинается серьезный поединок, именуемый в древней Исландии «сравнением мужей»: перед битвой противоборствующим героям-богатырям принято было прославлять свои подвиги и хулить соперника.

Тор принимает вызов и вспоминает, как он убил каменноглавого турса Хрунгнира в славном бою, а вот что сделал Харбард?

Харбард же пять зим сидел на некоем острове, где убивал врагов, но больше прославился тем, что соблазнял дев, которые во всем были ему покорны, готовы были даже вить веревки из песка; он добился любви сразу семи сестер.

Настал черед Тора, и он вспомнил, как убил великана Тьяцци, а глаза его забросил на небо — две звезды, лучшие свидетели его подвига, горят там до сих пор. Если читатель помнит конец рассказа Снорри о великанском строителе Асгарда, то он поймет, что Тор здесь «присваивает» себе деяние, совершенное Одином: ведь это он превратил глаза великана в звезды. Неясно, сохранилась ли в «Старшей Эдде» другая версия мифа, или Тор решил спровоцировать соперника на то, чтобы он, наконец, раскрыл свое имя.

Но Харбард продолжает в своем духе: он соблазнял ночных наездниц — ведьм; храбрый турс Хлебард дал ему волшебный жезл, Харбард же, воспользовавшись подарком, лишил его рассудка. Такая расплата за дар была вопиющим нарушением всех архаичных норм варварского общества, и Тор не упускает случая попрекнуть Харбарда, что тот заплатил злом за подарок. Ответ Харбарда прост: «Всяк должен печься о себе — чем еще может похвалиться Тор?»

Громовник продолжает повествование о подвигах: на востоке он истреблял злобных великанш, бежавших от него в горы; там они так расплодились, что их потомство могло заполонить Мидгард. Харбард в ответ рассказал, как в Валланде (так в Скандинавии именовали Францию, но слово можно понимать и как «Страна павших в битвах») он подстрекал конунгов к битвам, не склоняя их к миру. Зато, утверждает Харбард, почти раскрывая себя, у Одина — ярлы и герои, павшие в битвах, у Тора — рабы.

Конечно, называя громовержца богом рабов, Харбард хотел унизить Тора, но за этими словами хулы мы уже видим вполне серьезные проблемы, волновавшие слушателей саг и эддической поэзии. Один действительно был богом избранных героев, Тор же — богом народа в целом: герои Одина, вроде Старкада, не внушали любви этому народу. И Тор отвечает скрывающему свое имя сопернику, что если бы он имел власть, то делил бы людей несправедливо.

Этот упрек, видимо, достигает цели, ибо Один-Харбард в ответ припоминает Тору, пожалуй, единственный случай в его мифологической биографии, когда громовник можно было попрекнуть в трусости. Замороченный колдовской силой великана Фьялара, Тор со спутниками спрятался в его рукавице.

Громовержец снова вскипает от гнева, Харбард же продолжает состязание на безопасном расстоянии, рассказывая, как он развлекался с девой и выслушивая, как Тор истреблял жен берсерков.

Здесь состязание переходит на новое тематическое поле, и Харбард говорит, что истреблять жен — это позорное дело. Громовержец оправдывается — ведь то были не женщины, а злобные ведьмы-волчицы, разбившие его лодку, прогнавшие слугу и грозившие железными палицами самому Тору. Чтобы не остаться в долгу, он вновь задает вопрос о деяниях Харбарда и слышит в ответ, что тот спешил сюда с дружиной, чтобы окровавить копье.