Сыновья закоренелого язычника Хакона ярла унаследовали Норвегию. Они приняли христианство, но не понуждали прочих следовать их закону. В Норвегии наступил мир, пока очередной конунг-викинг не заявил своих претензий на норвежский престол. Его тоже звали Олав, он был сыном Харальда и потомком Харальда Прекрасноволосого, и его деяния во многом повторяли деяния его тезки. Он был не менее рьяным проповедником христианства и уничтожал последние оплоты упорствующего язычества. Об Олаве Харальдсоне рассказывали многие саги.

В те времена язычники верили, что предок может возродиться в потомке, носящем его имя. Говорили даже, что Олав Харальдсон — это возродившийся Олав Гейрстадальв; он действительно был назван в честь этого своего предка и даже получил в наследство меч и кольцо, добытые из кургана Олава. Но когда конунга, проезжавшего мимо кургана его предка, спросили, не был ли сам Олав похоронен там, он с гневом отрицал то, что было главным для эпохи родового строя: телесное — кровное единство рода, предков и потом; ков. Он говорил, что его душа не может иметь двух тел, ни ныне, ни в день Страшного Суда и воскресения из мертвых.

К этому ревнителю христианской веры и пожаловал однажды бородатый старик, назвавшийся просто Гостем — Гестом. Поведение его было вызывающим, а одет был он странно, и надвинутый капюшон не позволял разглядеть его лица. Его облик насторожил конунга, но речи старика были так завораживающи, что перед сном Олав велел ему приблизиться к его постели и потешить своими рассказами.

Гест принялся рассказывать и вел речи о подвигах конунгов древних времен. Наконец он спросил у Олава, кем из древних конунгов хотел бы тот быть, если бы у него было право выбора. «Я не хотел бы быть никем из язычников, будь то конунг или простолюдин», — отвечал Олав. Тогда Гест уточнил вопрос — на кого хотел бы походить Олав? «Я хотел бы более всего походить на благородного Хрольва Жердинку, но сохранял бы при этом свою веру», — сказал конунг. Тут Гест и спросил, почему Олав хочет уподобиться Хрольву, но не тому из правителей, кто никогда не знал поражений и кому не было равных в Северных странах?

И Олав узнал, кто перед ним. «Никогда я не пожелал бы стать тобою, проклятый Один!» — воскликнул конунг и запустил в своего собеседника молитвенником. Незваный гость исчез, и Олав понял, что то был нечистый дух, принявший облик древнего бога, чтобы своим мороком смутить его веру.

Прошло время, и при сыне Олава Святого конунге Магнусе исландский епископ Йон уже мог сказать: «Благодаренье Богу, эти страны стали христианскими, и Норвегия, и Исландия, ибо прежде бродили вперемежку и люди, и демоны, а нынче дьявол остерегается показываться нам на глаза».

Другие герои пришли на смену Одину и его валькириям. В одной исландской «пряди» рассказывается, как конунг Магнус повел свое войско на датчан. Мысли его были заняты не предстоящей битвой, а местью за убитого дружинника. Тогда во сне ему явился отец — Олав — и упрекнул конунга, что тот думает о какой-то безделице, в то время как уже дует попутный ветер. Магнус пробуждается и велит выступать в поход. Он одержал над врагом славную победу, и говорят, что в его войске видели Олава Святого…

Олав Харальдсон — последний, кто видел Одина, — стал первым скандинавским святым. Он пал в 1030 году в битве с войсками Кнута Могучего, датского конунга, который объединил Данию, Англию и Норвегию под своим владычеством. Скальд Сигват, прославлявший геройскую смерть Олава, сказал, что «у Олава взяли жизнь в пляске Скёгуль».

Скёгуль — это валькирия. Но скальд, конечно, не хотел оскорбить память главного противника Одина: он просто использовал кеннинг — «пляска Скёгуль» это всякая битва, и павший в ней вовсе не считался избранным валькирией.

Оба крестителя Норвегии неслучайно так заслушивались рассказами их таинственного гостя: Один оставил людям «мед поэзии». Когда скальд-язычник Эгиль Скаллагримсон исполнял перед Эйриком Кровавая секира свою хвалебную песнь «Выкуп головы», конунга-христианина не смущало то, что перед ним «течет Игга чистый мед» — поэзия скальдов не считалась языческой, не была связана с культом древних богов. Снорри Стурлусон в XIII веке составлял учебник для скальдов, собирая и систематизируя древние мифы, приводя многочисленные примеры кеннингов и хейти — мифологических названий, когда люди уже не верили в Одина как в бога. Для христиан он стал уже предводителем нечистой силы, проносящейся в бурях во время йуля.

Поэтические метафоры, кеннинги уже были лишены мифологического смысла: «норной» в скальдических стихах могла именоваться просто женщина, а одно из имен Одина мог носить любой мужчина, не прославленный особыми доблестями или коварством. И конунг Олав — христианский святой — мог именоваться «Бальдром битвы» и «Одином воя стрел» — то есть военачальником, командующим в битве (вой стрел). Выросшая из мифологии поэзия становилась надгробным памятником языческого мифа.

Но мы знаем, что памятники значат очень много (неслучайно есть и понятие «литературных памятников» — в этой издательской серии были опубликованы и переводы «Старшей» и «Младшей Эдды», «Круга Земного — Хеймскринглы» и др.). Они воплощают память, без которой невозможно существование ни отдельного человека, ни общества.

Скандинавы-язычники не мыслили себе мира без памятников — курганов предков (и до сих пор археологические памятники бережно охраняются в Скандинавских странах). Эти памятники нужны были даже для того, чтобы доказать свои права на наследство. Скальдические стихи также были памятниками — они хорошо запоминались теми, кто знал правила, по которым они составлялись, — язык поэзии. Не случайно древнейшим дошедшим до нас скальдическим произведением был «Перечень Инглингов» Тьодольфа из Хвинира: генеалогия правителей была древнейшей формой истории. Не случайно и исландский ученый Снорри уже в XIII веке составлял учебник поэтического языка — «Младшую Эдду»: понимание древнего скальдического языка исчезало в новую христианскую эпоху.

Новые христианские ценности вытесняли древнюю культуру; языческие боги становились магами и обманщиками, или бесами, проносящимися с «Дикой охотой». Валькирии, вера в которых сохранялась на Севере Европы, были внесены христианским епископом в черный список грешников — колдунов и ведьм. Великий конунг Харальд Прекрасноволосый и великий скальд Эгиль Скаллагримсон, умершие язычниками, были перезахоронены своими христианскими потомками по новому обычаю. Зато древние герои и их деяния, которые были вызовом судьбе, предопределенности человеческого существования, оставались близкими средневековому человеку. Подвиги Сигурда украшали резные порталы норвежских церквей, а история Нибелунгов стала рыцарским эпосом.

Но и средневековая христианская культура была преходящей: потомки германских варваров, принимая крещение, разрушавшие памятники античной цивилизации, в эпоху Возрождения стали считать античные руины высшим достижением человечества. В эту эпоху и Шекспир нашел у Саксона Грамматика древнюю сагу о Гамлете — мстителе за убитого отца (у Саксона тот сжигает убийцу в его же доме).

Возрождение древней германской и скандинавской культуры началось позднее, в начале XIX века, когда немецкие ученые Вильгельм и Якоб Гриммы стали собирать немецкие сказки, а Якоб Гримм написал свою «Немецкую мифологию». Их последователем в России был А.Н. Афанасьев, собравший русские народные сказки и написавший труд с характерным поэтическим названием — «Поэтические воззрения славян на природу».

Живой интерес и даже любовь к сказкам и мифам в современной европейской культуре — не просто детская привязанность или дань древней традиции. Сказки и мифы сохраняют образ иной культуры с иным взглядом на мир. Способность и необходимость понимать другого, насущная потребность в этом понимании — та наука, к которой с трудом приходит современное человечество.