Рукопожатие командира было как всегда креп­ким, плотно сбитая невысокая фигура излучала спокойствие и уверенность, но на виски лег пер­вый снег ранней седины. А глаза Щербины были все такими же — веселыми, прищуренными, с ис­коркой иронии в глубине. Они крепко обнялись.

— Вот и рассекретил ты меня, Юрка! Как жизнь? Подполковником стал, меня уже почти до­гнал по звездочкам.

— Да вам, Олег Николаевич, уже давно пора генералом быть!

— Вот, захотел спокойной жизни, отказался от полка. Мы с женой в Ахтубинск переехали, там я в ГЛИЦе ¹имени Чкалова окончил школу летчиков- испытателей. И понеслось...

— А почему все же режим секретности нару­шили?..

— Да все просто, завтра четверка вот этих кра­савцев, — Щербина махнул в сторону опутанного проводами самолета, — перелетает к вам, на аэродром Бельбек. Будем проводить очередной этап

¹ГЛИЦ — государственный летно-испытательный центр.

испытаний — взаимодействие с тяжелым атом­ным авианесущим крейсером «Слава». Но прежде будут еще боевые испытания оружия в сложных условиях рельефа местности и радиоэлектронно­го противодействия.

— А мы, стало быть, будем вас прикрывать...

— Да, так что знакомься с моим звеном: майор Жалол Рахимов, капитан Иван Акимов, старший лейтенант Евгений Соколов.

— Здравия желаю!

— Здравствуйте, товарищ полковник. Нам пол­ковник Щербина очень много о вас рассказывал.

Надеюсь, что только хорошее, — улыбнулся Рощин.

— Что вы, конечно!

Значит, будем вас прикрывать.

— Как в старые добрые времена: «Ведомый, держи хвост!» — улыбнулся Щербина.

— Понял, командир, не подведу!

— Слушай, Юра, ты как, на завтра какие-нибудь дела есть?

— Так выходной же...

— Слушай, оставайся у нас, посидим, за жисть, как говорится, побеседуем. Ребят погибших помя­нем...

— А давай! Столько времени не виделись.

те, а в номере неброской, но уютной гостиницы. Жилые комнаты на одного-двух человек находи­лись на самом верхнем подземном ярусе секрет­ного аэродрома в Крымских горах.

Щербина с хрустом «свернул голову» бутылке и разлил водку по рюмкам.

— Ну, давай — за встречу!

— Давай.

Звякнули рюмки. Закусив, Рощин указал на бу­тылку.

— О, «Немиров»! Слава богу, что сейчас там не только ликеро-водочный завод, но и аэродром ра­ботает.

— Ага, это ж, получается, после Второй Пере­яславской Рады туда снова ракетоносцы переле­тели.

Рощин рассеянно кивнул.

— Скажи, Олег, а как там, в Школе летчиков- испытателей?

— В ГЛИЦе, что ли? Нормально. Учат таким вещам, что строевикам и не снилось... Полеты на одном двигателе, вынужденные посадки, закритические режимы... Но я пока что только летчик- испытатель 2-го класса. Видел бы ты, что наши «зубры» на самолетах вытворяют! А ты как? Же­нился?

— Ага, Нина сейчас в Симферополе, в Универ­ситете преподает. Мы в Москве познакомились, когда я в Академии учился, а она — в МГУ.

— Жаль, не довелось у тебя на свадьбе погу­лять, я как раз тогда экзамены в ГЛИЦе сдавал. Да, кстати, завтра же моя Оксанка прилетает, я с ней по телефону недавно разговаривал. Поможешь встретить?

— Конечно! Не вопрос.

Ну, давай за наших дам.

Юрка поддел ломтик ветчины на вилку. Чуть погодя выпили по третьей.

С каждой выпитой рюмкой Олег Щербина ста­новился все задумчивее. И Юра его прекрасно по­нимал. Четвертый тост... За тех, кто не вернулся. Молча. За их командира, полковника Михайлова, таранившего американский АВАКС, за летчиков, которые погибли, защищая Днепропетровск, Кра­маторск, Донецк, в жестокой и быстротечной во­йне с НАТО на территории Украины. За летчиков «инструкторской эскадрильи», которые защищали Каракас и Маракайбо от волн американских па­лубных истребителей во время войны в Венесуэ­ле, названной современниками Карибским кризи­сом XXI. За пилотов-республиканцев полковника венесуэльских ВВС Рамона Риверы.

— Ну, Юрка, давай за ребят наших... За Батю, комполка нашего, который жизни не пожалел, но АВАКС проклятый в землю вогнал! Вечная память.

— Вечная память.

Выпили. Помолчали.

— Я ведь знаю, командир, как действительно можно бороться с любым проявлением национа­лизма. Помнишь, у нас майор в ТЭЧ ¹был, Нодар Георгиевич Мгеладзе.

— Да, но он ушел потом.

— Точнее, его «ушли». А ведь какой человек — умный, интеллигентный. Увлекался восточной поэзией, даже сам стихи Омара Хайяма перево­дил. И никто, Олег, заметь — никто, не назвал бы его «нацменом», не унизил бы его происхождение. Потому что он прежде всего — Личность. И самое простое стать над национальностью — это заслу­жить уважение.

— Да, но ведь это так сложно, — грустно усмех­нулся Щербина. — Проще обвинить во всех бедах соседа. У него ведь и хата больше, и хозяйство толще. А на тех, кто думает иначе, — навесить ярлыков. Помнишь, Юр, как нас грязью поливали поначалу в «демократических средствах массовой информации». «Фашисты», «изменники» «провока­торы», «суки», извини за выражение. Все потому, что мы уже не могли терпеть эту гнусь и начали действовать. А они боялись. Боялись нас. И ниче­го уже не могли сделать, только «пригласить» сюда натовских «наймитов». Как в 1918-м. «На поезде Директория — под колесами территория», а в Ки­еве — немцы и австрияки. История повторилась.

— Да, ты прав Олег. Меня вот всегда удивляло, как ты так прав оказываешься?

— Да ничего сложного. Просто не тешу себя глупыми иллюзиями, не сую голову в песок. А ста­раюсь по мере сил и возможностей принимать адекватные меры. Ведь когда суешь голову в пе­сок, то подставляешь гораздо более уязвимую часть тела. А так как голова в песке — то не ви­дишь, что там с этой частью кто делает. Так что лучше с проблемами и опасностями сходиться ли­цом к лицу. А победили мы, Юра, этих продажных ублюдков все-таки не силой оружия, а искренно­стью. Тяжело же ведь было, особенно нам, служи­лым людям, сделать такой непростой выбор.

— Да, тяжело... Я тогда думал — все, карьера под откос пойдет, если не посадят и не прибьют.

— Чего ж тогда со всеми поперся, не поступил, как наш «политрук»? — насмешливо посмотрел на собеседника Щербина.

— Ты же командир... Да и надоело. Осточертело просто смотреть, как твою страну рвет на части шайка охреневших от безнаказанности «дерьмо- кратов». Я ведь младше тебя, Олег. Но и я хлебнул радости и от перестройки, и от «свободы», и от «либерализма» в армии. Постоянно, что на «граж­данке», что в институте, что потом в полку носом тыкали: «Ты еще молодой!» А на что я молодость тратил? На выживание! А тут эта заваруха в Пол­таве. Ну, я и решил — двум смертям не бывать, а одной не миновать! К тому же я твой ведомый. Да иначе и быть не могло, мы же ведь победили!

— Все дело в том, Юрка, что могло! Еще как могло. И были бы мы все стопроцентными пре­дателями. Эти лживые суки так хорошо научились мозги людям выворачивать, создавать, так сказать, «либерально-демократическое общественное мне­ние». И Степан Бандера у них национальный ге­рой, и соревнования по рукопашному бою они проводят в честь Романа Шухевича, и гетман Ма­зепа — не предатель, а освободитель. Апофеозом стало предложение Президента Украины празд­новать день Защитника Отечества не 23 февраля, а 28 января, в День памяти героев Крут. А знаешь, в чем смысл? Нет? Ну, так я тебе расскажу.

28 января 1918 года в Киеве заседала Дирек­тория. Я не знаю, может, кто считает иначе, но, по моему глубокому убеждению, это была про­сто кучка политических авантюристов. На Украи­не хозяйничают банды, западные области — под Польшей, на востоке — Красная армия, а они «Универсалы» свои рассылают и призывают к «объ­единению». Так вот, Рабоче-крестьянская Красная армия была уже на подступах к Киеву, регулярные части украинских «стрельцов» перед ней попро­сту разбегались. А Директории, этим политиче­ским проституткам, нужно было время, чтобы из Киева слинять. Поэтому и обратились они с «па­триотическим призывом» к юнцам — курсантам и студентам, которым еще и восемнадцати-то не было. Набралось их немного, и заняли ребятишки оборону под Кругами.