Как хозяйка приюта здесь, на Лэмс-Кондуит-Филдс, я чувствую себя очень неловко, беспокоя вас просьбой. В прошлом мистер Брин имел обыкновение организовывать и оказывать существенное содействие рождественскому празднику для детей.

Мы, конечно, ничего не ждем, потому что понимаем, что Бринлоу требует много расходов. Но если есть хоть самый крошечный шанс, что вы доброжелательно отнесетесь к этой мольбе, мы будем вам очень благодарны.

С почтением, Анна Кейн».

Майкл закрыл глаза, словно сопротивляясь неприятным воспоминаниям о приюте. Он представил себе серую жизнь детей, живущих там теперь, а порывы ветра ударялись о его тело, словно хотели сбить с ног. Ночи – длинные и темные, дни – трудные и очень часто мрачные, холщовая одежда – блеклая и вызывающая зуд, жидкая каша и хлеб из муки грубого помола и цвета золы, а кожа детей практически серая от недостатка питания. Единственное, что имеет в их жизни цвет, – это их мечты.

И еще Рождество.

Это был единственный день, когда мальчикам из западного крыла и девочкам из восточного позволяли находиться вместе. Единственный день, когда они наедались почти досыта. И единственный день, когда Майкл и остальные мальчишки пели «Мессию» в переполненной светской знатью церкви. У важных лордов и леди просыпалась совесть, они открывали свои кошельки, пока слушали игру учителя приюта на прекрасном органе, который мистер Гендель передал в дар шестьдесят лет назад.

Этот единственный день Майкл с нетерпением ждал каждый год.

Он вернется. Вернется, чтобы внести краски в жизнь мальчишек и девчонок на Рождество. Он может отложить свои планы по развитию Бринлоу. Ему некуда спешить, правда. Ради чего он так торопится?

Интересно, подумал Майкл, как отреагирует миссис Кейн, когда поймет, что мистер Раньер – человек, которого она знала под другим именем…

Майкл свернул письмо и сунул его в пальто, глубокие разрезы по бокам которого хлопали на ветру. Он бросил еще один долгий взгляд на потерянное наследство и отвернулся.

Времени было мало. Если он действительно намерен это сделать, ему придется мчаться во весь опор в Лондон до конца недели. И ещё надо будет составить план, чтобы не раскрыть себя. Он, конечно, никогда не сможет забыть муравейник пользующихся дурной славой лондонских трущоб, доки или иные темные места, куда может отправиться.

Майкл направился назад в Бринлоу и отказывался признавать один-единственный момент, что возможно, только возможно, это и был тот самый предлог, который он искал; шанс увидеть ее еще раз.

Понятно, что это была отвратительная надежда, тайная и неумолимая. Но она – все, что у него теперь осталось, потому что ее розовая шаль, которую он, как душевнобольной, баюкал каждую ночь, больше не хранила ее запах.

Удивительно, как быстро Грейс вписалась в свой прежний ежедневный ритм жизни в Лондоне. Теперь она понимала, что совершила ошибку, когда пыталась вернуться сюда без помощи Эйты и других подруг, оберегавших ее и прикрывавших тылы. Несколько недель назад, когда она предприняла свою последнюю попытку вернуться в общество, этих людей ей очень не хватало.

Потребовалась всего пара дней, чтобы все устроить. Грейс настояла, чтобы вдовствующая герцогиня, Элизабет и Сара гостили у нее, а не жили у Хелстона или Куина Элсмира, дома которых располагались на другой стороне Портмен-сквер. В первый же день они с Эйтой с военной точностью разработали план праздничных мероприятий, включив туда приглашения на таинственный бал-маскарад, против которого никто не сможет устоять.

Вдовствующая герцогиня согласилась, что это уничтожит все сомнения насчет продолжающихся хороших отношений между тремя семьями на Портмен-сквер, которые много поколений тесно общались друг с другом. Даже девятилетняя дочь Куина, Фэрли, была задействована. Она каждый день пила чай у Грейс, обычно со своей новой мачехой, Джорджианой.

– Джорджиана… – окликнула Грейс, когда другие дамы из их тайного клуба вышли из роскошной гостиной, заполненной предметами древней культуры; которые Джон Шеффи, путешествуя, собрал за всю свою жизнь.

– Ты что-то хотела, Грейс? – Джорджиана, бросив взгляд на руку Грейс, которую та положила ей на плечо, подняла на нее глаза.

– Хочу попросить тебя об услуге.

– Все, что угодно.

– Ты не могла бы пройти в мои комнаты и не ехать со всеми в парк?

– Конечно, – согласилась Джорджиана с серьезным лицом, совсем непохожим на то открытое выражение лица, какое Грейс видела в Корнуолле до того, как ее подруга вышла замуж за мужчину, с которым к алтарю собиралась сама Грейс.

Грейс кивнула, и они присоединились в холле к остальным дамам, которые, собравшись кружком, ожидали, когда подадут экипаж.

– Грейс, дорогая, – пробормотала Эйта, – это будет грандиозный успех. И это – твоих рук дело. Ни минуты не думай, что тебе удалось нас обмануть. Организация этого восхитительного вечера для Джорджианы и Куина – колоссальное дело. Я хочу, чтобы ты позволила нам хоть как-то помочь тебе.

– Можете быть уверены, я попрошу вашей помощи утром в день маскарада, когда на мою голову свалятся все несчастья, какие есть, как это обычно и происходит, – улыбнулась Грейс, поправляя платье. – О, а вы все подобрали себе костюмы?

– Ой, а я хочу, чтобы папа обязательно взял меня с собой! – восхищенно запрыгала Фэрли.

– Дорогая моя, обещаю организовать бал только для тебя в тот сезон, когда тебя официально представят свету, – погладила Грейс белокурые кудряшки девочки, которая могла бы стать ее падчерицей.

В глазах Фэрли появился блеск, когда она представила себе будущее. Услышав звук подъехавшего экипажа, девочка обняла Грейс и помчалась по ступенькам вниз. Все дружно попрощались и вышли, кроме Элизабет, которая страдала от головной боли и вернулась к себе в комнату, оставив Грейс и Джорджиану одних.

Стоя рядом друг с другом, они наблюдали, как компания уселась в старинный дорожный экипаж, и помахали на прощание, когда он тронулся с места и резво покатился в сторону Гайд-парка в самый разгар модного для прогулок времени. После этого Грейс и Джорджиана молча преодолели холодные мраморные ступени широкой лестницы, ведущей в спальни, расположенные наверху. Грейс почти забыла, как было удобно жить в маленьком поместье, где за полминуты можно было пройти с одного конца дома в другой.

Оказавшись в своих покоях, отделанных и обставленных с изыском и элегантностью, Грейс достала из корзинки для вышивания крохотные ножницы.

– Джорджиана, прости, что я прошу тебя об этом, но я знаю, что ты единственная, кто не станет читать мне нотации.

– Я бы никогда не осмелилась читать тебе нотации, по какому бы то ни было поводу, – потупив глаза, сказала Джорджиана.

– Ловлю тебя на слове. – Грейс повернулась к ней спиной. – Мне нужна твоя помощь, чтобы раздеться.

Через мгновение Грейс почувствовала, как пальцы Джорджианы расстегивают пуговицы платья. Ее поразило молчание Джорджианы. В других обстоятельствах она бы уже засыпала ее вопросами.

Когда платье и корсет оказались расстегнутыми, Грейс сняла их, оставшись в одной нижней сорочке, и подала Джорджиане ножницы.

– Что… – В глазах Джорджианы промелькнуло смущение.

– Возьми их, – перебила ее Грейс.

– Да-да, конечно, – выдавила Джорджиана.

– Ой, и не смотри на меня так, – улыбнулась Грейс. – Может, выпьешь глоток бренди? Говорят, помогает успокоиться.

– Нет-нет, со мной все в порядке, – побледнев, затараторила Джорджиана.

– Я бы сказала точно так, – пробормотала Грейс. Без всякой прежней сдержанности она опустила сорочку спереди, чтобы была видна рана под грудью. – Мне нужно, чтобы ты сняла швы. Они наложены под таким неудобным углом, что сама я не могу это сделать. – В комнате росло напряжение, оно казалось таким же густым и отвратительным, как рагу, приготовленное Грейс в Йоркшире.

– Грейс, что слу… – Джорджиана замолчала на полуслове, на ее лице обозначилась плохо скрываемая тревога. – Я хотела сказать, может быть, будет удобнее, если ты ляжешь.