— Вот гад…
Открылась дверь, и в комнату вошел Володя Маленький. На мгновение все умолкли. Костик прыгнул к двери, на всякий случай отрезая ему путь к отступлению.
— Ну что, сволочь, достучался?
— В смысле?
— Во всех смыслах. Ты полчаса назад брал ключ у тети Любы? Имей в виду, врать бесполезно, Костик только что ходил и узнавал у нее. Пришел в комнату, увидел, что никого нет, и начал шарить по тумбочкам? В том числе и в моей! Что, нечем крыть? Ах ты, гнида…
— Погодь, погодь… Костик, ты спросил у тети Любы, и она сказала, что я брал ключ?
— Да, сказала.
Володя Маленький полез в карман и достал ключ.
— Позавчера я нашел на улице ключ, он показался мне похожим на наш, и я оставил его. Он действительно подошел к нашему замку. Костик, скажи мне, на хрена мне брать второй ключ у тети Любы?
В комнате воцарилось молчание. Все взгляды были обращены на Костика, который мгновенно покраснел, и эта краска, залившая его лицо, была самым убедительным доказательством лжи.
— Гад! — задохнулся от возмущения Жорка. — А еще на Володьку стрелки переводит!
Он рванулся к Костику, но Аркаша с одной стороны, а Володя с другой удержали его.
— Вот все и прояснилось… — Аркаша с ненавистью смотрел на Костика, а тот моментально съежился, ссутулился и как будто стал ниже ростом.
— Ребята, я не хотел, меня заставили. Вызвали в партком, а там этот… с голубыми петлицами… Ну и…
— И ты согласился?
— А что мне оставалось делать? Когда я поступил в институт, у меня мать по закону о пяти колосках [20]сидела. Я, конечно, нигде этот факт не указал, а меня и подловили. Откуда узнали, ума не приложу… Ну и сказали: либо стучишь, либо свободен на все четыре стороны… Но, мужики…
— Значит так, — Аркаша не смотрел на Костика, но слова ронял, словно черные горящие головешки, — лично я тебе не верю. Может, все так и было, как ты говоришь, но я тебе не верю! Из комнаты нашей ты сваливаешь, куда — меня не волнует. Как ты это объяснишь тому типу в голубых петлицах — тоже твое личное дело. Про Жорку — молчишь, ты ничего не видел и не слышал. Вообще ничего не было, понял? Мы ни слова о тебе не скажем, но имей в виду: если кого-то отчислят вот по таким причинам, — он указал на скомканное письмо, которое Жорка продолжал держать в руке, — весь институт узнает, кто у нас стукач. Ты понял?
— А что про Жорку? — поинтересовался Володя Маленький.
— Ничего. Не важно, — ответил ему Аркаша.
Костик улегся на свою кровать и повернулся лицом к стенке.
«Не повезло, — думал он, — как же не повезло! Почти четыре года никто не догадывался, и осталось-то чуть-чуть… И на тебе! Надо же было Володьке Маленькому этот ключ злополучный найти! А так хорошо все сложилось, тетя Люба своя, она бы не сдала…»
— Слушай… — неожиданно сказал Жорка и рывком сел на кровати, — а Славика Родзиховского не ты ли случаем сдал?
Глава 21
Каменец-Подольская область, г. Шепетовка. Май 1938 г.
Гребенкин в Шепетовку не ехал, а летел, будто у него за спиной выросли крылья. Еще бы! Сам начальник отделения его отметил, помог с жильем! У него будет свой дом! Да ко всем чертям этого Тысевича и его ублюдков! Он из него сегодня все вытрясет, а не захочет говорить по-хорошему, запоет с помощью волшебных палочек. Гребенкин сделал их по образцу тех палок, что стояли у лейтенанта за сейфом, и сейчас вез с собой, завернув в брезент. Он их даже слегка усовершенствовал, закрепив вместо простых веревок тонкие кожаные полоски, чтобы прочнее было.
Сегодня арестованного ждать не пришлось, поскольку старшина усвоил урок, который Гребенкин преподал ему в последний раз. А что? Разбаловались! Время-то у него казенное, не свое!
Не успел Венька разложить на столе бумаги, как завели Тысевича.
— Садитесь, — сказал он арестованному.
Тот с опаской присел на краешек табурета, привинченного к полу. Венька на всякий случай заглянул в бумаги.
— Ну что, Николай Григорьевич, будем признаваться?
— Нет за мной вины, не шпион я…
— Знаешь, Тысевич, сегодня я тебя бить не буду или почти не буду, я просто раздавлю тебе яйца, усек? Будь ты ангелом небесным, а такой боли не вытерпишь и все подпишешь. Я понятно объясняю? Поэтому давай договоримся: я не буду давить тебе яйца, а ты мне все рассказываешь как на духу.
Тысевич пренебрежительно усмехнулся, и это вывело Веньку из себя:
— Так ты еще улыбаешься? — заорал он. — Ты, продажная тварь, улыбаешься? Старшина!!! Конвой!!!
В камеру залетел перепуганный старшина, а с ним еще трое конвойных, которые сгоряча подумали, что арестованный напал на сержанта-гэбэшника. Венька, зловеще оскалившись, расчехлял свои волшебные палки. Тысевич закрыл глаза, но когда ему развели руки, начал бешено сопротивляться. Старшине пришлось несколько раз заехать арестованному в морду и вырубить, иначе ничего не получалось. Наконец Тысевича уложили на пол с разведенными руками и ногами.
Конвой и старшина с интересом наблюдали, что же будет дальше, а Венька, войдя в роль изобретателя, который демонстрирует плоды своего творчества, поставил сапог на каблук, как это делал лейтенант. Сапог сиял начищенным голенищем и головкой. Тысевич открыл мутные, налитые кровью глаза.
— Ну? — спросил Венька. — Шпион?
— Пошел ты…
Когда Венька опустил сапог, Тысевич так закричал, что старшина поморщился, а конвойные перестали улыбаться.
— Сильно, — сказал старшина, — у нас я такого не видел… Венька приподнял носок, Тысевич не сразу, но замолк.
— Повторить?
Арестованный прерывисто дышал. Венька не стал давить второй раз, понимая, что Тысевич должен подумать и ответить на вопрос только спустя несколько минут.
— Ну?
— Признаю.
— Старшина, спасибо, дальше я сам. Старшина снова покачал головой.
— Сильно… Надо взять на вооружение.
Венька сел за стол, достал чистый лист бумаги, открутил колпачок автоматической ручки, подарок лейтенанта по поводу окончания стажировки, и начал писать:
ПОКАЗАНИЯ
обвиняемого Тысевича Николая Григорьевича от 13 мая 1938 года
ВОПРОС: Следственными материалами вы изобличены как агент одной иноземной державы. Признаете себя виновным?
ОТВЕТ: Да, признаю. Я признаю, что являюсь агентом польской разведки…
— Тысевич, когда Грехман завербовал тебя?
— Не помню.
— Верю. Напоминаю, что он завербовал тебя в октябре 1929 года. Запомнил?
Венька встал из-за стола, подошел к лежащему на полу Тысевичу и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Тысевич, тебе было больно? Тысевич молчал.
— Я даже не давил тебе яйца, а так, всего лишь пощекотал. В следующий раз будет больно по-настоящему, усек? Поэтому ты меня не томи, вспоминай быстро, говори четко. У меня ворох работы, и я с тобой цацкаться не собираюсь. Вот так вот…
…с октября 1929 года по день моего ареста был агентом польской разведки, в которую меня завербовал бывший председатель колхоза…
— Тысевич, как колхоз назывался?
— «Червона зирка».
— Как? Что за червона зирка?
— Красная звезда по-русски.
— А-а…
…председатель колхоза «Червона зирка» Грехман Самуил Вениаминович при следующих обстоятельствах…
— Ты кем работал до 1929 года?
— Секретарем сельсовета.
— Ага, значит, всех знал?
— Многих…
— Так и запишем:
…Грехмана Самуила Вениаминовича знал с 1925 года по уличному потому что в то время работал секлетарем сельсовета и по перепеси знал все население, включая и его. До 1929 года т. е. до момента моей вербовки в агенты польской разведки я с Грехманом не был близким знакомым, а в 1929 году…
— А в 1929 году ты там же работал, в сельсовете?
— Развяжите меня, у меня руки и ноги затекли.
— Ладно, Тысевич, вести себя хорошо будешь? Смотри, в коридоре у меня помощников достаточно. Так где ты работал?
