На площадке, возле дороги, стоял дозиметрист и всем желающим измерял уровень загрязнения одежды. Проводя датчиком по обуви, штанам, рубашкам, платьям, он монотонно, без всяких эмоций повторял:

— Вытряхнуть по ветру… Постирать… Выкинуть… Грязно… Чисто…

На многих была одежда, в которой бы раньше они никогда не вышли на улицу: старые застиранные домашние халаты, тапочки со стоптанными задниками, нелепые ботинки без шнурков. Денис тоже встал в эту очередь, двигавшуюся достаточно быстро. Было видно, что дозиметрист совершенно отупел от этого «грязно-чисто», но все-таки продолжал делать свое дело.

— Рубашку и брюки постирать, обувь выкинуть, — сказал он Денису.

Тот недоуменно посмотрел на свои новые, купленные за неделю до аварии импортные кроссовки и засомневался: они были совершенно такие же, как вчера и позавчера.

— Да ну… Выкидывать еще… Новенькие же!

— Молодой человек, не задерживайте очередь! — тут же возмутилась какая-то бабулька.

— Как хотите. — Дозиметрист пожал плечами и добавил: — Только имейте в виду, обойдется дороже…

Денис хмыкнул и пошел дальше. У большого кафе на площади выстроилась длинная очередь желающих перекусить. Денис безошибочно угадал, где находится Припятский горисполком: возле четырехэтажного здания собралась толпа в несколько сот человек. «Ого… — растерялся он. — Как же туда пробиться? Это сколько стоять надо?»

— Денис! — Кто-то хлопнул его по плечу.

— Папа! Ну прямо как в сказке!

— Где мама?

— В Кухарях, нас туда вывезли. Ждет меня с новостями. Как ты?

— Ничего, нормально.

Всегда аккуратный, отец сейчас выглядел осунувшимся и неопрятным: небритый, под глазами мешки, давно не глаженные брюки пузырились на коленях, а на воротник рубашки лучше было не смотреть.

— Вот что, сын, я сейчас уезжаю в Иванковский район, у меня в машине есть свободное место, садись, по дороге все расскажешь. За этим зданием «уазик» стоит, иди и жди меня там.

— Мне узнать надо…

— Ничего ты тут не узнаешь, мы сами ничего не знаем, только время потеряешь. В машине все обсудим. Иди быстрее…

— Хорошо, папа.

В Иванков выехали через полчаса. Старенький «уазик» трясло, как в лихорадке, едва стрелка спидометра переваливала за пятьдесят. Когда сын дошел до рассказа о тете Вале и ее старенькой маме, оставленной вместе с чужой собакой, отец озабоченно покачал головой.

— Этого не надо было делать.

— Чего «этого»? Собаку с бабкой оставлять?

— Да нет, собаку все равно пришлось бы оставить. Людей бы вывезти от беды подальше… Бабку не надо было оставлять!

— Так объявили же, что эвакуация временная!

— Никто тебе сейчас не скажет, сколько она может продлиться, и вообще…

— Что вообще?

— Неизвестно, вернемся ли мы в город…

— Да ну… — недоверчиво протянул Денис.

— Вот тебе и да ну… Мне мужики со станции говорили, что реактор разрушен, а это значит… Это много чего значит…

Денис учился на факультете тепловой энергетики, к тому же только на втором курсе, и об атомной энергетике имел самое общее представление, но даже его знаний вполне хватало, чтобы понять, какая огромная беда обрушилась на город.

— Вот почему столько пораженных, — пробормотал он, вспомнив, что рассказывала мать. — И сколько людей ты уже отправил в Москву?

— Сто тридцать человек двумя рейсами.

— Ого!

— Вот так-то…

В машине вместе с отцом ехали еще двое, Денис их не знал. Вымотанные предыдущими бессонными сутками, спутники спали, и только их головы мотались из стороны в сторону, когда «уазик» подпрыгивал на ухабах. Отец посмотрел на спящих коллег и сказал:

— Заедем в Кухари, к маме. Да и тебя завезу. На машине недолго.

Водитель согласно кивнул.

— Слышь, па, — хотел было спросить Денис, но вдруг увидел, что голова отца свесилась на плечо — он тоже заснул, как и его коллеги. Досталось, видно, родителю…

Денис не стал тревожить отца и молча уставился в окно.

О том, что в Кухари приехал работник исполкома, непонятным образом мгновенно стало известно всем эвакуированным, и они столпились во дворе дома, что вызвало у хозяйки полное неудовольствие.

— Швендяють… Швендяють… Уси грядки затопчуть! Вы б краще на вулыцю йшлы, га?

С полчаса отец разговаривал с припятчанами. Единственным бесспорным моментом было сообщение о том, что завтра, в семь утра, к магазину подъедет автобус. Всех трудоспособных просят собраться и выйти на работу. Автобус отвезет их в Чернобыль, где надо будет насыпать в мешки песок, а вертолеты начнут сбрасывать их в реактор, чтобы запломбировать его, как дантист пломбирует зуб. Пломба нужна, чтобы прекратить выбросы радиоактивного топлива.

— Работа тяжелая и небезопасная, — говорил отец, — поэтому дело сугубо добровольное. Мы постараемся наладить радиопередачи, слушайте вечерами радио. Будем сообщать новости.

Наконец он смог уделить время и семье. Обменявшись новостями, отец сказал тете Вале, что бабушку надо бы вывезти.

— Сегодня в городе отключили электроэнергию и воду. Когда мы вернемся назад, никто не знает, да и вернемся ли вообще? Зря вы ее оставили.

— Да кто ж знал? — тяжело вздохнула тетя Валя. — Сами ведь сказали, что эвакуация временная. Что теперь делать?

— Денис! — Отец посмотрел на сына.

— Я завтра на песок.

— Успеется. Завтра с рабочей сменой приедешь в Иванков. Я буду встречать автобусы, найдешь меня там. Думаю, решим, что с бабкой делать.

Денис пожал плечами: ну что ж, если надо, он готов.

Подвода, погромыхивая железными ободьями колес, катилась по булыжной мостовой. Чем-то эта повозка напоминала похоронные дроги, которые ехали прямиком на кладбище. На месте возницы сидел Венька. На ладонь левой руки он намотал вожжи, а в правой держал большой черный пистолет ТТ.

— Кулишовка… Кулишовка… Слышь, где там твоя Кулишовка? Название какое-то дурацкое…

— Обыкновенное название, — безразлично ответил Тысевич.

Он вдруг понял, что последние недели постоянно боялся.

Страх грыз его каждую минуту, да что там минуту, каждое мгновение. Он вздрагивал от резкого удара дверью, когда она захлопывалась из-за сквозняка, просыпался ночью в холодном поту от лая собаки, когда мимо дома проходил поздний прохожий. На работе он внимательно просматривал каждый документ, который ему приходилось подписывать, причем вчитывался не в цифры, как было положено главному счетоводу, а в текст, чтобы не пропустить чего-нибудь этакого. Этот страх пришел к нему в тот момент, когда он узнал, что арестован директор Шепетовского лесхоззага. Когда же арестовали Грехмана, у него возникло ощущение, будто у виска просвистела пуля. Появилось такое чувство, что кто-то словно бы пристреливается, чтобы в нужный момент послать пулю прямо ему в сердце. И вот, когда выстрел грянул, он наконец понял, что смертельно устал.

Сейчас, трясясь на подводе рядом с этим молоденьким сержантом, Тысевич неожиданно для себя почувствовал облегчение: мучивший его страх кончился, бояться больше нечего — все, что могло случиться страшного, уже случилось. Осталось только чувство стыда. Ему было стыдно перед соседями, что его привезут вот так, на телеге, под дулом пистолета, словно каторжника, убийцу или вора. Было стыдно перед женой и детьми, которые увидят его с наручниками на руках. А подвода продолжала громыхать по мостовой, и казалось, все горожане оборачиваются на этот грохот и смотрят на преступника Николая Тысевича.

Наконец подъехали к дому. Сержант спрыгнул с воза, накинул вожжи на штакетину и прикрикнул на арестованного:

— Слазь давай, это же твоя изба?

Тысевич, не имея возможности опереться руками, скованными наручниками, неловко сполз с подводы. В это время из соседнего двора вышел сосед, Володя Данилюк.

— Эй! — крикнул ему сержант.

Данилюк, увидев, кто его зовет, присел от неожиданности. Сержант засмеялся: