— Мне не о чем рассказывать, гражданин следователь. Я честный человек и все о себе написал в автобиографии. Возьмите в райкоме партии мое личное дело…
— Ах ты, гад! Имей в виду, у каждого есть что рассказать мне в сокровенной беседе! И методы, чтобы ты был откровенным, у меня отработаны! Так что готовься раскрыть мне секреты своей шпионской работы. На кого шпионил, с кем шпионил, с какого времени и тому подобное. И имей в виду, Лысков, насчет методов я не шучу.
— Гражданин следователь! Я считаю, что здесь допущена страшная ошибка. Я требую, чтобы мне дали бумагу и ручку. Я хочу написать заявление на имя прокурора Кадаубинского. Пусть прокуратура разберется…
— Ха! Ты же грамотный, директор? Читай, чья подпись? Следователь протянул Лыскову половинку листа.
4 марта 1938 года г. Изяслав.
Прокурор Изяславского района Кадаубинский, рассмотрев материал, представленный Изяславским райотделом НКВД на гр-на Лыскова-Мельникова Василия Михайловича, 1883 года рождения, уроженец г. Шепетовка Каменец-Подольской области, житель г. Изяслав, директор Шепетовского лесхоззага, член ВКП(б) с 1917 года, и выяснив, что в материалах дела имеется достаточно данных о том, что он является причастным к шпионской, контрреволюционно-повстанческой деятельности, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 54–10 и 54–6 УК УССР, ПОСТАНОВИЛ
Мерой пресечения в отношении обвиняемого Лыскова-Мельникова Василия Михайловича избрать содержание под стражей в тюрьме Шепетовского горотдела НКВД г. Шепетовка.
Прокурор Кадаубинский.
— Ну так что, давать бумагу? Будешь писать жалобу Кадаубинскому? Конвой! В камеру его! И тащите следующего… Как там его…
Глава 2
Деревня Синиловцы Просницкого района Кировской области. Март 1938 г.
— А ну, поддай, сынок! Плесни на каменку! Что-то похолодало.
— Да что ты, тятя. Я и так вздохнуть не могу, сейчас под полок залезу!
— Давай, давай! Салага…
— Тятя, какой же я салага? Училище закончил, а ты «салага»…
— А салага и есть! Ох, хорошо!
Сын плеснул на каменку ковш горячей воды, настоянной на травах. В бане запахло мятой и еще чем-то пряным. Отец блаженно растянулся на полке и стал хлестать себя березовым веником.
— Ах-х-х! — вскрикнул Иван, которого все домашние звали Венькой, и, отпрыгнув в сторону от клубов обжигающего пара, присел на пол, чтобы перевести дух.
— Тятя, ты ж обваришься! Чистое самоубийство!
— Я и говорю — салага, а ты — училище, училище… Хорошо-то как! Давай на полок! Когда еще в родительской баньке попаришься? Чай, на Украине и бань-то нет? Есть там бани?
— Да кто его знает? Нешто люди грязные ходят? Моются ведь где-то…
— Ой, Венька, и дурак же ты! Разве в бане моются? В бане грехи смывают! И поэтому после баньки завсегда на душе легче! Двадцать с лишком годков прожил, а ума не нажил. Как ты с врагами народа бороться-то будешь? Тебе такое нешуточное дело доверили, а ты даже не знаешь, для чего баня! Ложись-ка!
Отец натянул на голову войлочную ермолку, окунул веник в воду и стряхнул с него лишнюю воду прямо на каменку, от которой тут же поднялся пар. Отец помахал веником над Венькиной спиной, и уже от одного этого движения сын предупредительно застонал.
— Не стони, не стони, — ухмыльнулся отец, — рановато пока.
Он еще пару раз махнул веником над распаренным телом сына, подгребая обжигающий воздух, и вдруг прижал его к сыновней пояснице.
— Ах! — Венька дернулся, а веник уже пошел плясать по пояснице, остро выпирающим лопаткам, упругой заднице, мускулистым и стройным ногам.
— Ой, тятя! Да ты что? Я ведь живым не выйду отсюда!
— Еще как выйдешь! Не выйдешь, побежишь! Живее всех живых… — Отец продолжал хлестать веником по ребристым бокам.
Венька засунул ладони под живот и закусил губу, чтобы не заорать благим матом, а отец снова и снова поддавал жару, решив, видно, на прощание смыть с сына все грехи: и прошлые, от самого рождения, и будущие, до самой смерти.
Из баньки, наскоро одевшись в холодном предбаннике, они возвращались через огород, мимо колодца, прикрытого крышкой, чтобы вода не заледенела, по узкой тропке между высокими, в метр, сугробами. Было начало марта, зима чуть-чуть попятилась, снег уже не хрустел, как было всего две недели назад, а мягко утаптывался валенками, подшитыми черной кожей. Зашли в ограду и сразу почувствовали, как пахнуло теплом и свежим навозом из коровника. В сенцах ждала мать, которая, увидев, как отец с сыном шли по огороду, выскочила их встретить.
— С легким паром, батюшка. — Она протянула мужу большой деревянный ковш с беловатой жидкостью.
Отец приложился и залпом выпил с пол-литра браги.
— С легким паром, сынок. — Мать снова нацедила в ковш хмельного напитка и протянула Ивану.
Венька, которого после бани мучила жажда, с удовольствием выпил брагу.
— Ну, мужики, пора и перекусить.
У Веньки в училище нежданно-негаданно состоялся досрочный выпуск. Командование не сочло нужным объяснить, в силу каких причин принято такое решение, и лишь туманно намекнуло на сложную политическую обстановку в стране. Венька всю свою недолгую жизнь прожил в деревне, потом служил в Красной Армии. Собственно, даже не в Красной Армии, а в войсках НКВД. В 1934 году НКВД объединили с ОГПУ, образовав в составе НКВД Главное управление государственной безопасности, сокращенно ГУГБ. Управление кадров ГУГБ тут же прошерстило кадры НКВД, подобрав для себя молодых перспективных ребят, и отправило их на обучение в свои училища. В один из таких наборов попал и Венька. Только-только сняли, как врага народа, Ягоду и назначили на пост наркома внутренних дел Ежова.
Венька удивлялся: «Как же так? Еще вчера Ягода был верный ленинец и несгибаемый сталинец, его портреты висели в каждой казарме. Не знаю, как другие, а я ему верил… И вот на тебе! Не мог же он за один день стать врагом? И как получилось, что его допустили до самого верха? И кто допустил? Почему не проверили раньше?..»
Конечно, Венька ни с кем не делился своими сомнениями, понимая, что за такие мысли можно самому загреметь под вышак, но они постоянно лезли в голову, не давали ему спать. Венька загонял эти мысли в самый дальний уголок своей души, стараясь забыть о них, но вскоре понял, что деваться от постоянно возникающих вопросов просто некуда. Тогда он попытался придумать разумное объяснение тому, что произошло. «Может, Ягоду завербовали? — размышлял Иван. — Или, может, он сошел с ума, спился?»
Веньке, как простому русскому человеку, проще было поверить в то, что нарком внутренних дел спился, а не в то, что Ягода не смог руководить огромным аппаратом НКВД или, что еще хуже, предать дело Ленина-Сталина, за что и был смещен товарищем Сталиным.
По окончании училища Ивану Максимовичу Гребенкину присвоили звание сержанта государственной безопасности, и он получил двухнедельный отпуск. Перетянутый новенькой поскрипывающей портупеей, с тускло поблескивающими кубиками в петлицах, Венька явился в Синиловцы, произведя переполох не только среди деревенских незамужних девок, но и среди прочего местного населения. Он был первый, кому удалось достичь таких высот. Сержант государственной безопасности! Это звучит!
После отпуска Веньке предстояло отбыть в Москву, а оттуда — в распоряжение Управления государственной безопасности НКВД УССР. Об этом ему шепнул дружок, работавший писарем при отделе кадров училища. Официально Венька знал только одно: он едет в Москву за назначением. Но именно этот факт и сразил наповал всех деревенских: ничего себе! Высокого полета птица, этот Венька, раз его судьбой сама Москва распоряжается!
Отъезд должен был состояться завтра, а сегодня, перед прощальным ужином, отец решил устроить сыну баньку. На ужин были приглашены два отцовых брата, Венькины крестные, а также председатель колхоза — пусть знают наших! Сын в Москву едет! Это тебе не шуточки! А может, при начислении трудодней и зачтется! Среди приглашенных был и бригадир, под чьим руководством отец работал комбайнером, и просто хорошие знакомые — словом, человек двадцать деревенских. А сколько еще заглянет незваных гостей, так того никто не знал.
