Дни текли, проходило детство.

…Однажды тайком юный Левитан пришел в костел. Он проник в пустынный и гулкий зал храма. Поблескивало золото, улыбались ангелы, грозно глядели пророки.

Осень.

Душа Исаака сжалась: перед ним предстал строгий мир святости, немые статуи, сверкающие столбы света, плящущие в полумраке золотые пылинки, падающие с плафона на мозаичный пол.

Жалким и потерянным чувствовал себя маленький Левитан. Здесь все было сотворено руками людей во имя всесильного владыки небес. Но не было свободного неба и солнца, вечно что-то шепчущей зелени.

Нет, надо бежать на улицу и скорее вдохнуть воздух, простор и свежесть.

Старое барокко не покорило будущего художника. Он и позже никогда не будет преклоняться перед творениями рук людских. Зато мастер всегда будет восхищаться животворной силой и красотой природы.

Семья нищенствовала. Тупик, глухомань задавили жизнь Левитанов.

Отец решил рискнуть.

Отъезд в Москву был неотвратим. И вот когда сложили всю домашнюю рухлядь, немудреный скарб семьи, навьючили багаж и бричка, запряженная двумя клячами, наконец, тронулась на вокзал, Исаак взглянул на небо.

Приближались сумерки, но над сизой мглой небосвод был будто избит огненными плетьми, словно изрыт багровой оспой.

Визжали, скрипели колеса, и нищий кортеж удалился, оставив за собой детство Левитана.

… Москва встретила их снежным бураном, сугробами, хлестким сырым снегом. Семья выгрузилась у огромного серого коммерческого дома на Солянке.

Левитан не мог подсчитать, сколько стоптанных ступеней привело их в убогую обитель.

Хлопнула дверь.

Зазвенела цепочка, и новая судьба косо взглянула в испуганные лица людей.

Комнатка была тесна и темна, пропитана многолетней плесенью. Затхлость и сырость томили душу. Чадила керосиновая лампа.

По мокрым стенам бродили уродливые тени.

Вдруг вспомнились далекие Кибарты.

Бородатые орущие дяди… Горячая пыль под ногами.

Розовые, алые закаты.

Где все это? Мрачно, голодно и тоскливо в Москве.

Исаак приходил из школы, и в безнадежности бытия ему светило синей льдинкой окно.

За ним был огромный город. Люди.

Кто-то радовался, пахло снегом.

Левитан отворачивался от сырых стен, не глядя на бродящие жуткие тени, влезал на высокий подоконник и восхищенно смотрел на лазурные крыши домов, на теплые очи окон, на мятущееся небо.

Но реальность одна…

И для этого надо лишь обернуться и взглянуть на голодных и нищих домочадцев.

Так пролетали дни и ночи в доме на Солянке.

Исаак шагал по городу. Рядом с жильем была Хитровка, откуда выползали диковинные бородачи с багровыми, оплывшими лицами.

Странные, пестрые, простоволосые девки.

Орали извозчики.

Гудела булыжная мостовая.

Угар, чад, запах навоза.

Старая Москва. Как красива она была зимою, в морозный, снежный, ясный декабрьский день, в праздники, когда весело скрипят полозья санок, воздух гудит от колокольного звона, на сугробах лежат лиловые тени, а лица девушек хороши — розовые, румяные, и блестят белозубые улыбки.

Жить хочется!

В тринадцать лет юный Левитан поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. С первых шагов его ждал успех. Исаак был талантлив и начал получать награды за «первые номера по художественным занятиям».

Но счастью недолго было суждено светить в неудачливой семье.

Одна беда следует за другой.

Умирает мать.

Вскоре от тифа скончался отец.

В семнадцать лет молодой студент остается нищим один на улице.

Начинается долгая гряда скитаний, унижений, самой беспросветной нужды…

Особенно ужасно брести по чужому городу ночью, когда на тебя смотрят сотни глаз окон, а тебе негде приклонить голову.

Ты бродяга, изгой.

Вскоре юношу ждал еще один удар. Его исключили из училища за неуплату очередного взноса за занятия.

Но добрые люди, друзья-студенты собрали необходимую сумму и внесли деньги в канцелярию.

Левитан вернулся.

Шли месяцы. Пусть не всегда сытые, но полные надежд... Совет преподавателей освободил юношу от платы за учение. Студенты закатили пир, купили калачей, сыра, колбасы.

Константин Коровин играл на гитаре. Пели песни.

Все это скрашивало жуткие часы одиночества и отчаяния.

Самое страшное наступало каждую ночь.

Исаак дожидался, пока все уходили из здания училища, брел на верхний этаж и там, прячась от сторожа, ложился на груду старых холстов и подрамников…

Ночь.

Не спится.

Хочется есть.

Где-то капает вода. Жутко. Вдруг придут и выгонят на трескучий холод?.. Так в борении, тоске и радости творчества текла жизнь будущего великого пейзажиста.

И когда однажды Алексей Кондратьевич Саврасов, давно привечавший талантливого подростка, взял его в свою мастерскую, Левитан был счастлив.

Его мечта исполнилась!

Ведь теперь его учителем будет создатель знаменитых «Грачей», сам Саврасов!

«Чудак». .

Так за глаза величали Саврасова. А он, пожалуй, был одним из самых мудрых художников своего времени.

Ученики обожали Алексея Кондратьевича. Не сводили с него восторженных взглядов, когда он приходил в мастерскую заросший, с отекшим лицом.

Константин Коровин вспоминает про учителя — Саврасов, огромный, неуклюжий, с большими красными руками, заросший густой бородой. Глаза его сверкают. Он учит студентов:

— Весна, фиалки в Сокольниках, уже зелень распустилась. Ступайте туда. На стволах желтый мох блестит, отражается в воде…

Воды весны!

Да, ступайте…

Надо почувствовать красоту природы.

В России все поет…

Левитан как-то раз заметил Коровину:

… Мы, пейзажисты, никому не нужны». А позже, показывая свой этюд, проговорил: «Последний луч. Что делается в лесу, какая печаль! Этот мотив очень трудно передать. Пойдемте со мною в Сокольники. Там увидите, как хороши последние лучи..

Вдруг пришел Саврасов. Посмотрел этюд.

— Художники и певцы всегда будут воспевать красоту природы. Вот Исаак Левитан, он любит тайную печаль, настроение…

— Мотив, — вставил Левитан. — Я бы хотел выразить грусть, она разлита в природе. Это какой-то укор нам… А Коровин ищет веселье…

Коровин описывает, как они гуляли по Сокольникам, как солнце зажигало розовые свечи сосен, клало синие тени на снег.

— Что с вами? — спросил Коровин у Левитана.

Тот плакал и вытирал бегущие слезы.

— Я не могу: как это хорошо! Не смотрите на меня, Костя. Я не могу, не могу. Как это хорошо! Это как музыка.

Молодые художники шли обратно. Солнце зашло. Хрустел наст.

Мотив одиночества, нужды сопровождал юность Левитана. Он говорил:

— Я восхищен лесом и хочу, чтобы другие тоже восхищались им так же, как я.

Эти последние лучи — печаль и тайная тоска души особенная, как бы отрадная…

Неужели этот обман и есть подлинное чувство жизни?

Да, и жизнь и смерть — обман.

Зачем это?

Как странно…

«Левитан был разочарованный человек, всегда грустный, — писал Коровин. — Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы... Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба».

«Как странно все это и страшно, — говорил Левитан, — как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймет этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство — в нем есть что-то небесное — музыка…»

Наедине с Русью… Эти записки Коровина еще крепче утвердили мои размышления о левитановском неизбывном, постоянном диалоге с природой России. В те юные годы он только подходил к истинному контакту с пейзажем… С годами эта связь стала для Левитана его жизнью, его святой целью.