Ранимая и неприступная.

Любящая и ненавидящая душа писателя давала ему это почти олимпийское спокойствие.

Порою Перов догадывался, что модель уставала. Что наступали мгновения, когда тишина, мнилось, должна, должна была взорваться…

Но этого не случалось.

Так же скованно, сжав руки, сидел Достоевский. Так же мирно читала книгу или вязала присутствующая на каждом сеансе Анна Григорьевна. Но Перов знал, что он как бы находится по воле случая в одной клетке с тигром. Нет, не потому, что он боялся романиста. Просто он не знал, что будет через секунду.

А главное, он ощущал неотвратимую ответственность.

Как достойнее, без аффектации оставить людям уникальный документ.

Художник знал, что есть фотографии, дагерротипы.

Но ведь это была лишь кожа Достоевского.

Его костяк — не более.

Писатель все время находился в еле заметном, но постоянном движении. Оно было почти необозначимо. Но чувствовалось: в этом пока плотно закрытом кратере кипит расплавленная магма. Готовая каждый миг прорваться и затопить все. Вот, вот почему его не отпускала постоянная напряженность…

Но ничего не происходило.

За окном глухо пришептывал заснеженный Петербург. Иногда где-то далеко прозванивали куранты. Время шло.

Живописец больше всего боялся не охватить, не исполнить заказ Павла Михайловича Третьякова. Не потому, что нуждался в деньгах.

Хотя и это было.

Нет.

Портрет писателя В. И. Даля.

Другая, более высокая этическая задача с каждым днем все осязаемей и крупней вставала перед Василием Перовым.

Надо оставить, передать навечно всем людям этот образ. И он, сотрясаемый сомнениями, забыв о всем ранее содеянном, писал.

Не внешность.

Может, впервые в жизни Перов писал обнаженную душу человека.

«Портрет Достоевского» работы Перова не просто шедевр. Хотя и это немало. Это полотно — один из лучших и глубочайших портретов Человека во всем мировом искусстве. Таких холстов наберется с десяток за всю историю живописи.

Кстати, о публике…

Пришел я на днях в Третьяковку поглядеть еще раз на экспозицию.

Проверить себя. Воскресенье. Осенний дождичек. Не ливень, но пронизывающий, с ветерком. Около галереи очередь.

На фоне монотонного осеннего пейзажа, да еще подернутого дымкой дождя, особенно ярко смотрелись синтетические куртки, джинсы, зонтики, цветные ботики, кроссовки молодежи. Людей была тьма.

После встретил этих юных зрителей в залах.

Надо было видеть их милые и обычно смешливые лица в соседстве с картинами мастера, рисовавшими жизнь подростков старой России.

Не поленитесь, понаблюдайте за глазами зрителей.

Они молчат.

Даже перестают разговаривать. Руки сжаты. Смотрят, смотрят на давно ушедшую, ставшую уже историей жизнь.

Их лица становятся серьезнее.

И если какой-либо отчаянный шутник скажет: «Вот чудаки, запряглись!» — то девушка, пришедшая с ним, так зыркнет на него своими светлыми, чистыми глазами, что он прикусит язык.

Да, искусство приходит в сердца тысяч, тысяч людей.

Большая живопись, как и музыка, литература, кино, театр, формирует духовную жизнь народа.

Это почетная обязанность…

1864 год. Перов полон сил и надежд. Он начинает свое победное восхождение к славе. В этом же году он дважды рисует «Похороны Гоголя героями его произведений». Мог ли он предполагать, что через восемнадцать лет повторит последний скорбный путь обожаемого писателя? По той же Серпуховке. Мимо Павловской больницы. В Данилов монастырь, где было кладбище…

Несли прах знаменитого художника на руках. Провожала его масса людей. Впереди шли ученики с венками. От натурного класса двое — Михаил Нестеров и Андрей Рябушкин… У могилы произнес прощальную речь Архип Куинджи от имени старых друзей покойного — передвижников… Выступали другие.

«Перова больше нет среди нас, — пишет Нестеров. — Осталось его искусство, а в нем его большое сердце. Вечная память учителю».

Через шестьдесят лет, в феврале 1941 года, уже убеленный сединами патриарх отечественной живописи Михаил Васильевич Нестеров пишет свое завещание «К молодежи»: «Обращаюсь к вам, советская молодежь, к тем из вас, кто учится искусству, кто хочет стать художником-живописцем, кто желает быть полезным Родине. Обращаюсь не как учитель: им я не был, а как старый, немало поработавший старший собрат ваш. Крепко желаю вам, чтобы вы полюбили природу и ее украшение — человека… Искусство не терпит фраз, неосмысленных слов, оно естественно, просто… Минуты «вдохновения» редки, фиксируйте их тотчас, в зародыше, в набросках, эскизах, чтобы не забыть главное, драгоценное… Всякую тему, как бы она ни была хороша, губит бездушное, холодное исполнение. Такое искусство недолговечно. От него со школьной скамьи до последних дней нашей жизни бережно охраняйте себя».

Нестеров остался верен своему любимому учителю Перову, который был особо велик в полотнах, где давал волю своему сердцу, неустанно и до конца искавшему правду жизни.

Сегодня творческий путь Василия Григорьевича Перова — лучший ответ на вопрос, каким должен быть художник-гражданин своей Отчизны. Его картины — поистине вехи в истории живописи. Они живут среди нас. Лучшие холсты Перова потрясают своей цельностью, доступностью.

У его произведений не может быть равнодушных зрителей.

Лев Толстой не раз советовал начинающим литераторам прежде всего обрести «твердое жизнепонимание — веру». Великий писатель с годами постиг неодолимую силу убежденности. Он ведал, что вера и талант способны сдвинуть горы. Создать роман, сочинить симфонию, написать картину.

Надо только научиться видеть и понимать свое время.

Любить народ, Родину.

Это была ясно осознанная мощь мировидения, неодолимая энергия в постижении тайн бытия.

Она, эта вера, придавала крылатость фантазии романиста, позволявшей проникать в бездну былого, осязать с небывалой остротой свет и тени настоящего и заглядывать в грядущее.

Художник Иван Крамской в своем портрете отразил кряжистую неохватность человеческой громады Льва Толстого…

Прочно сидит на простом стуле автор «Войны и мира». Тонкая, тщедушная деревянная спинка кажется былинкой рядом с могучим, полным неуемных сил писателем. Бородатый. По-крестьянски расчесаны на пробор черные, чуть тронутые сединой волосы. Чистый, упрямый лоб.

Еле заметна трепетная жилка у правого виска — знак постоянного напряжения.

Плотно сдвинуты мохнатые брови. У самого переносья глубокая морщина — след тяжких раздумий. Но всмотритесь в глаза.

Вам не страшно от этого светлого, спокойного, все пронизывающего взора, способного, кажется, постичь все?

В нем скрыто всевластие разума…

Лицо его далеко не красиво, ничем особо не приметно, скорее обыденно. Толстой внешне вовсе не похож на именитого графа, владельца большого имения. Скорее он напоминает крепкого, хозяйственного мужика.

И если бы не еле заметный отложной воротник и манжеты белоснежной рубахи да своеобразная свободно сидящая на могутном торсе блуза, то, встретив его на проселке, трудно, пожалуй, было бы догадаться, что перед тобою — гений земли русской.

Чем больше вглядываешься в портрет, тем все больше осознаешь неуловимую сложность граней характера этого человека.

Предполагаешь, сколько житейского опыта, знания, умения запоминать и обобщать виденное включал в себя строй души Толстого.

Недаром очень многие робели при встрече с ним. Хотя он был достаточно прост и обходителен.

Но эти глаза…

Крамской взял сознательно тот немудреный, спокойный фон, соответствующий одежде, сведя колорит к самым основным, коренным, земляным цветам, дабы подчеркнуть особую, почти нечеловеческую силу этих, казалось, холодных, испытующих и в то же время со скрытой лукавинкой глаз.