Живописцу удалось выразить магнетическую власть всепроникающего взора писателя.

Все, все на полотне приводит нас к глазам — центру картины.

Даже бегущие складки блузы будто стремятся туда, к этим черным колдовским зрачкам, словно буравящим тебя насквозь.

Белый тонкий ободок манжеты. Еле видна массивная рука, покоящаяся на колене. Статична поза. Но, как тетива натянутого лука, звенит сама атмосфера холста. Так грандиозна личность модели, что ей будто тесно в золотой раме.

Покатые, широкие плечи сообщают нам о тайной удали, о сокровенных соках, бродящих в жилах писателя.

Несмотря на скромность одеяния Толстого на картине, невольно представляешь себе его в другом облачении и вовсе на другом фоне, в ином интерьере.

Но суть все равно остается одной. Это ни на миг не прекращающаяся работа души.

Бессонная.

Колоссальная собранность. Борьба с самим собой.

И прежде всего неутолимое, вечное, не сравнимое ни с чем желание рассказать, рассказать людям, поделиться с ними тем, что разрывает, томит его сердце, о чем он не может молчать и хочет поведать человечеству ту правду, которую пытается постичь.

Портрет писателя Л. Н. Толстого. Фрагмент.

Самое поразительное в портрете — ощутимые, хотя и глубоко скрытые, тайные сомнения, владеющие моделью. Вечное, непрекращающееся, — несмотря на славу и успехи, — терзающее душу самоиспытание.

И как результат столь сложного процесса — великая в своей доступности и столь понятная миллионам людей литература.

Живописец на какое-то время будто забыл о себе.

Он глядел и слушал, подвергая все внутренней проверке.

И с каждым днем все более проникался влиянием Толстого. Но это было непросто.

Крамской был похож по складу на Базарова из тургеневских «Отцов и детей». Он далеко не сразу поддался.

Вот строки, говорящие об очень многом:

«Граф Толстой, которого я писал, — интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает.

Вспомните «базаровские» интонации. Скепсис разночинца, таланта из народа, прежде всего верящего в свою звезду, в свой опыт. Вот что слышится в короткой фразе «на гения смахивает».

Но, кроме личного обаяния писателя, Крамской не мог забыть, что перед ним прежде всего не граф, не владелец Ясной Поляны, не Павел Петрович Кирсанов из «Отцов и детей», а автор только что изданной эпопеи «Война и мир».

Он зрел в уверенном, невозмутимом человеке, позирующем ему, создателя сотен, тысяч живых образов, детей его гениального воображения. Иван Николаевич Крамской зачитывался страницами великого романа. Его потрясал прежде всего размах фантазии Толстого, способного одним пером сотворить нежный, трепетный, чистый облик Наташи Ростовой, простодушный и честный характер Пьера Безухова и рядом отчаянную фигуру Долохова, холодный, эгоистичный, лживый, но и очаровательный и тем более отталкивающий образ Элен Безуховой…

Потрясало, как это вдруг совершенно неожиданно возникали рядом с исторически огромными и славными монументами великого Кутузова, Багратиона — маленький, тщедушный, но непоколебимый в своей правде Платон Каратаев или храбрый и благородный капитан Тушин.

Портрет писателя Л. Н. Толстого.

Все это было почти непостижимо по охвату, по подвигу созидания. Крамской как живописец отлично понимал, что значит написать подобную фреску, в которой, казалось, вмещался весь мир.

Ведь гигантские панорамы Аустерлица или Бородинского сражения никак не могли идти в сравнение с батальными картинами даже самых первоклассных мастеров живописи. В батальных полотнах был лишь блистательный театр, со сверкающими взрывами, стонущими ранеными и победоносными полководцами. У Толстого была сама жизнь.

Непостижимая и в то же время неотвратимая, как цепь логически возникающих случайностей.

Неумолимых, как сама история рода людского.

Сын письмоводителя из Богучара, дитя своего времени, Иван Николаевич Крамской впитал в себя страстные слова Белинского и Добролюбова. Он стремился открыть в искусстве новь, победить рутину. Ведь это им сказано:

«Нужен голос, громко, как труба, провозглашающий, что без идеи нет искусства, но в то же время, и еще более того, без живописи — живой и разительной — картины нет, а есть благие намерения, и только».

Крамской почувствовал в созданиях Толстого поистине живопись слова. Мир огромный, полный до края страданием и радостью, слезами и смехом, светом и тьмой.

И поэтому, когда судьба столкнула его с самим писателем, некоторый ледок предвзятости к личности графа был сломан.

Крамской был потрясен этой встречей.

Уже много позже он пишет Толстому:

«О чем бы речь ни шла, Ваше суждение поражало своеобразной точкой зрения. Сначала это производило впечатление парадокса, но чем дальше я знакомился, тем все больше и больше открывал центральные пункты, и под конец я перед собою видел в первый раз редкое явление: развитие, культуру и цельный характер, без рефлексов».

Обратите внимание на язык и ход мыслей Ивана Николаевича. Это был художник недюжинного ума, способный понять и осмыслить самые сложные проявления жизни.

И, думается, напрасно тщатся эстеты, что пытаются превратить живописца-гражданина Крамского в некоего мастера-провинциала, якобы ограниченного и отставшего от передовых веяний Запада. Пустое занятие.

Неутешное горе.

Сам культурный слой тогдашней России, общение с крупнейшими поэтами, музыкантами, прозаиками, ныне обладающими мировым признанием, помогали художнику обрести то своеобычное миропонимание — основательное, широкое.

Хотелось бы посоветовать почитать письма Крамского.

Они о многом поведают.

Иван Крамской создал шедевр, ничуть не уступающий европейскому портрету XIX века.

Более того, думается, как и портрет Достоевского работы Василия Перова, так и портрет Мусоргского, изображенный Ильей Репиным, эти холсты — бесценный вклад в сокровищницу мировой цивилизации.

Современники высоко оценили «Портрет JI. Н. Толстого».

Стасов, как всегда эмоционально, воскликнул:

«Крамской… дал тут на свет лучшее свое создание, и то, что так долго ему не давалось, тут вдруг у него очутилось и взяло такую могучую, неожиданную ноту, какую встречаешь у капитальнейших портретистов XVII века». Очевидно, Стасов имел в виду классиков европейской живописи.

История создания «Портрета JI. Н. Толстого» не так проста. Если вы помните о трагической судьбе молодого блестящего живописца Федора Васильева, бесконечно талантливого, смертельно больного, — Крамской все время привечал Федора Васильева, помогал ему. В 1873 году Васильев находился на излечении в Крыму и очень нуждался. Средств на жизнь не было.

Крамской предложил Третьякову написать портрет JI. Н. Толстого для галереи, а гонорар переслать Васильеву. В ту пору он со своими друзьями Иваном Шишкиным и Константином Савицким снимал дачу близ станции Козловка-3асека, всего в пяти верстах от Ясной Поляны.

Однако замыслу Крамского судьба поставила препоны.

Лев Толстой ответил решительным отказом.

Позже состоялась длительная, весьма мучительная для живописца беседа.

В конце концов граф «уговорился».

С одним немаловажным условием, — что будут написаны два портрета. Один из вариантов останется в Ясной Поляне. Дилемма нелегкая. Но надо было спасать жизнь Федора Васильева.

Н. А. Некрасов в период «Последних песен»