В нем, как, пожалуй, в очень немногих наших мастерах, соблюдены удивительное чувство достоинства, понимание своей роли в потоке мировой культуры, ощущение той богатырской доброты и непреклонности, которые на Западе зовутся «русской загадкой».

Шишкин велик!

Он покоряет нас сегодня мудростью своего мировидения, лишенного хоть какого-то намека на суетливость и компромисс.

Его новаторство — в устойчивости, чистоте традиций, в первичности и цельности ощущения мира живой природы, в его любви и преклонении перед натурой.

Не рабское следование и копирование, а глубочайшее проникновение в душу пейзажа, верный однажды взятый камертон могучей песни — вот что свойственно былинному складу творчества Шишкина.

Мартовское утро 1898 года. Шишкин, как всегда, вошел в мастерскую — широкоплечий, с шапкой седых, вьющихся, непокорных волос, полный энергии.

Писал, потом приготовил второй холст, сделал еще рисунок.

Прочел газеты о торжественном открытии музея имени Александра III.

Пробыл немного у своих родных, потешался над синичкой, бранил ручного скворца, залетевшего ему на голову. .

Потом вдруг пожаловался на слабость, вспомнил, что плохо спал последние две ночи. .

Но возвратился в мастерскую, сел рисовать картину углем.

Набросал передний план и передвинул стул направо.

Затем его помощник услыхал, что Иван Иванович зевнул, и, взглянув на него, вмиг заметил, что рисунок падает из рук живописца, а сам он тихо валится со стула.

Гуркин кинулся к нему, но подхватил его уже мертвого. .

Так оборвалась судьба Ивана Шишкина.

Тяжко гудит степь под копытами могучих коней.

Полдень.

За синей грядой холмов-великанов блеснула зарница.

Ударил гром.

Жаркий ветер разметал косматые конские гривы. Положил, примял седой ковыль.

Тронул с места белоснежные громады туч.

Богатырская застава… Ни ворогу, ни зверю не пройти, птице не пролететь.

Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович. Богатыри…

Безбрежная степь раскинулась перед ними.

Почему насуплены густые брови Ильи?

Куда так пристально глядят витязи?

Что зрят они?

Поднял мощную длань старый казак Илья Муромец, вонзил орлиный взор в неведомую даль.

Тронул из ножен широкий меч Добрыня.

Приготовил каленую стрелу Алеша.

Гордо застыли степные орлы на седых камнях, венчающих древние курганы. Клубятся свинцовые грозовые облака. Дрожат молодые побеги елей… Еще миг — и тронет поводья Муромец. Зазвенит меч Добрыни, и запоет стрела, пущенная рукою Алеши.

Грянет бой!

Миг покоя… Он напряжен, как тетива лука. Только кровавый глаз неистового Бурушки, коня Ильи Муромца, показывает, какого напряжения стоит это минутное ожидание, это кажущееся спокойствие… Неодолимая, страшная сила запрятана, закована в эти мгновения перед сечью.

Добродушны, простосердечны богатыри.

Они бы рады решить все миром. Не проливать ничьей крови.

Но обид нельзя прощать. Нельзя потакать ворогу.

Парит орел над курганом. Гортанно бормочет уходящий за увалы гром. Лязгает стальное стремя… Не выдержал, звонко заржал конь Добрыни. Мерно дышит земля.

Богатыри…

Вот они во всем величии затаенной силы, беспредельной мощи, удесятеренной веры в правое дело. Былинные, вечные.

Такими их создал художник Виктор Михайлович Васнецов. Почти век прошел с тех пор, как в далеком Париже, в миг острой тоски по Отчизне, в считанные минуты, на глазах ошеломленного Поленова художник написал эскиз будущего шедевра. Это было прозрение, и большой живописец Поленов понял, что присутствует при рождении картины небывалой.

— Что, полюбился эскиз? Возьми, — промолвил Васнецов, протягивая небольшой холст другу.

— Спасибо. Но после того, как напишешь картину, — ответил Поленов.

Так, на чужбине, в парижской студии, начали свою вечную жизнь «Богатыри». Пройдет без малого четверть века, много испытаний предстоит преодолеть автору будущего полотна, но наконец настанет миг, когда великий труд будет окончен и картина придет к людям.

Виктор Васнецов… Огромен, неоценим его вклад в сокровищницу русской культуры. Ему одному принадлежит слава открытия в нашей живописи волшебного мира былин, сказок, преданий. Это он широко распахнул двери мечте.

Глядя сегодня на полотна «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова» Сурикова, или на «Грачи прилетели» Саврасова, или на «Вечерний звон,» «Золотую осень» Левитана, мы воспринимаем это как нечто вечное, существовавшее всегда с нами и внутри нас.

Однако была пора, когда авторы этих шедевров испытывали невероятные тяготы, боролись и не всегда побеждали.

Богатыри.

Они были подобны первопроходцам, открывавшим новые земли.

Таким Колумбом мечты в русской живописи был Васнецов.

Казалось бы, что представляют собою скромные по цвету, уравновешенные по композиции, в общем, как сейчас любят говорить, старомодные полотна Васнецова? Страницы истории живописи?

Ведь сам мастер говорил о себе:

«Я художник девятнадцатого века. В новом веке — новые песни, и я едва ли теперь сумею их спеть. Хорошо, если я смогу показать, что чувствовал и чем жил в своем веке!»

И однако, пойдите в Третьяковскую галерею.

Загляните в зал Виктора Васнецова и побудьте там хотя бы полчаса. Вас поразит магнетическая сила холстов живописца. Вы увидите сложнейшую гамму чувств, пробуждаемую в людях самых разных возрастов, от шустрых тонконогих девушек в джинсах до солидных, неторопливых посетителей, вооруженных записными книжками, фотоаппаратами и терпением. Все они, эти люди XX века, уставшие от неодолимого потока изобразительной информации, захлестывающей каждую свободную минуту — телевидения, кино, фотографии, — все они всматриваются в картины Васнецова, будто увидели что-то давно знакомое, родное. Люди подолгу простаивают у совсем с первого взгляда незамысловатых и никак не блистательных полотен «Аленушка» или «Богатыри», о чем-то шепчутся друг с другом и уходят с лицами радостными, просветленными.

Мечта…

Она так нужна в век электроники, телемеханики, кибернетики. Васнецов принес нам из далекого далека дух русской старины, былины, сказки.

Кажется, что творения художника вечно были с нами, так близки становятся они с первого свидания, так они поистине народны, доступны, достоверны.

А ведь всего век назад ничего подобного во всей истории русского искусства не было, и рождение этих, как теперь ясно, столь необходимых и хрестоматийных картин было нелегким, а порою драматичным.

«Во мне нет ничего исторического, — говорил Виктор Васнецов. — Я только хочу сохранить родную старину, какой она живет в поэтическом мире народа: в былинах о трех богатырях, в песне о вещем Олеге, в сказке об Аленушке. Может быть, это сентиментально, но таким меня уж возьмите».

Иван Петров.

Принадлежность делу народному. Сокровенная связь с ним. Васнецов, как никто, принадлежал к самой глубинке России. Вот слова, в которых особо остро и проникновенно звучит его любовь к Родине:

«Мне было радостно в полной мере ощутить эту неразрывную связь с моим народом. Эту радость я испытал на открытии на Страстной площади памятника Пушкину. С необычайной глубиной и отчетливостью я ощутил, что я пусть маленькая, но неотъемлемая часть того великого, чем являются для нас и Пушкин, и стоящие у подножия его памятника Тургенев и Достоевский…»