Среди мастеров, сумевших в своих полотнах остановить само время и дать нам возможность вглядеться в диво, которое нам дадено, был живописец Исаак Левитан.

Надо признаться, что не всегда мы можем постичь душой всю прелесть окружающего нас мира, ведь для этого мало быть только зорким, — надо сохранить умение поражаться, быть юным, невзирая на убежавшие куда-то годы, проведенные в заботах, труде, радости и горе…

Надо сохранить жажду жизни, все то, что невольно заставляет нас любить прекрасное, ненавидеть жестокость, уродство.

Кто, как не истинные поэты, композиторы, художники, помогает нам в трудную минуту найти себя, заставить поверить в силу добра, в торжество красоты?

Миллионы людей обязаны нравственной крепостью, чистотой этических убеждений, любовью к природе великим мастерам искусства.

В чем тайна очарования пейзажей Левитана?

Почему прелесть его безлюдных тихих полотен так звучит в душе человека?

Ведь десятки, сотни отличных живописцев писали березы, поляны, волжские просторы…

Придите в Третьяковку.

Конечно, вас околдует Куинджи, и вы долго будете стоять у холстов этого чародея… Крепко, крепко обнимут вас просторы шишкинских картин и поразят соединение мощи и уюта его сосновых лесов, ясность, прозрачность необъятных далей. .

Но — чу!

Вот они, милые сердцу саврасовские «Грачи».

Какое щемящее чувство юности и свежести источает старый холст, как звонко и отрадно звучит мартовская капель... Саврасов — учитель Левитана.

Васильев, Поленов, Серов, Остроухов… Все, все они изумительно хороши. Согласно поют краски в пейзажах у Нестерова, Жуковского и Борисова-Мусатова, но…

Левитан…

Страшное чувство одиночества, ощущение бездны и конца, несмотря на красу ненаглядную «Золотой осени», «Над вечным покоем», «Тихой обители».

Эти багряные, золотые, серые и лазурные краски-враги встречаются и манят вас горькой прощальной улыбкой.

Вы не сразу можете понять, отчего. Что случилось?

Ведь так красиво и благостно у этой стены в Третьяковке. Однако чувство потерянности и какой-то тоски не проходит.

Так же пронзительно и неотразимо чарует молодой Есенин.

На севере.

Так неотразимо и грустно пахнет весною черемуха.

Наедине с Русью.

Вот разгадка этой тайны.

Левитан, как никто, чувствовал мощь и непобедимость зовущей дали, неоглядность просторов, которые могут оглушить тишиной и усталой прелестью. Мастер понял глубину одиночества большой Земли, нетронутость Природы, ее сна и пробуждения. Он видел сумерки, чуял свет первой звезды.

Если у картин Сурикова или Виктора Васнецова будто слышатся звуки музыки Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина, то у полотен Левитана звучат мелодии Чайковского, Рахманинова…

Вы забываете на миг, что та Русь давным-давно стала другой, что в ста шагах от вас гремит огромный город, шуршат шины, пахнет бензиновой гарью, бегут будни, спешат по делам москвичи.

Нет!

Это все где-то далеко, а совсем рядом «Владимирка», и поет, поет унылую песню разбойный степной ветер, оплакивая чью-то загубленную душу, дождь сеет прозрачную сеть грусти и безысходности, и змеится розовая дорожка к стеклянной, словно замершей речке, гудит, гудит вечерний звон, его малиновые звуки разлились во всем пейзаже, и вам хочется заблудиться, забыться в этой гулкой тишине.

Россия конца XIX века.

Огромная иерархическая лестница, на верху которой — царь.

Пониже ступенькой — вельможная знать, а далее все гуще и гуще — «российские типы» из дворянского, чиновничьего, купеческого сословий.

У самого низа этого гигантского сооружения море людское — народ, — омывающее подножие громадины. Колоссальная по размаху страна с духовно сильным и красивым ликом народным была скована цепями условностей, связана узами суеверий и невежества, где все большую роль играл чистоган, все крепла и крепла власть денег, власть тьмы.

Блок писал:

Силы иерархии, догмы, мундирного почитания смыкались с серыми буднями, подлостью, нищетой.

А теперь, когда мы представили себе всю грандиозность Российской Империи, всю многослойность ее построения, погрузимся в самую глушь, в бездну — в маленькое местечко Кибарты, близ станции Вержболово… Там в августе 1860 года раздался пронзительный плач младенца. Родился Исаак Ильич Левитан. Конечно, никто в бедной семье станционного служителя не смел и думать, что их сын — великий русский художник — будет в Москве и частенько станет бывать в Петербурге и что его признают и станут приветствовать большие люди.

Но пока это все в туманной дали…

Вообразите всю безжизненную суету местечка Кибарты.

Гвалт и шум базара, длинные щербатые кирпичные заборы, костлявые, тощие старики с войлочными желтыми бородами, с глазами, налитыми до краев гордыней и скорбью.

Но сумерки ростовщичества, скука, ожесточенность споров будто не касались маленького Исаака.

Он не любил посада, обожал бродить босым по пыльным дорогам окраины…

Когда приближался вечер, первая, робкая голубая звезда мерцала в прорыве багровых и розовых пылающих туч закатного неба. Она была еле заметна, эта маленькая звездочка — вестница ночи, прохлады, покоя.

День еще догорал, скрипели телеги, обгоняя малыша, клубилась пыль, чавкала непросыхающая грязь, вопили нескладные, размахивающие руками люди в длинных черных сюртуках.

Над всем этим гамом, словно ветхая шуба, висела гниль старины.

Жизнь местечка.

Своеобразная, диковатая.

Крашенные светлой лазурью домишки стояли, как льдины, в студенистых морях грязи…

Стемнело. Стало тише, прохладнее. Ушли тучи. Закат тлел алыми углями.

И тогда ярче зажглась первая звездочка.

Она взошла над местечком. Кто знает, может быть, это была звезда маленького Левитана.

Странный и нелюдимый, уходил он далеко за околицу и долго-долго вглядывался в даль полей, вслушивался в пение ветра, щебет птиц.

Ждал появления луны.

Ему не сиделось дома: там было тесно, душно и очень грустно.

Исаака не все считали нормальным ребенком, многое прощали. Он целые дни бродил по лугам, что-то шептал, неотрывно следил за бегом облаков.

А когда шел усталый домой, его окружали ветхие деревянные сараи, набитые хламом, косые крыши лачуг.

Он иногда содрогался от бешеных криков скандаливших обывателей — будто проснувшись, вздрагивал и… плакал.

Такой чудной был этот мальчик, Исаак Левитан, у которого свой заветный внутренний мир.

Мир, в котором царили тишина, простор и покой.

Единственно, где он находил отраду, — в черных глазах матери, всегда печальных, ласковых, любящих.

Тикали старые ходики, пел сверчок, бормотал что-то отец.

Ох, как было тоскливо!

Но малыш забывал об окружающей его тесноте и нужде.

Он грезил об огромном мире, где властвовали солнце, воздух и ветер.

Будущий художник был готов излить свои чувства в еще не ясных для него образах, но нищета и приниженность мешали ему, не давали выхода мечтам…

Но еще придет волшебная пора, когда сама царица-природа поможет ему.

Тщедушный мальчонка с фантазией истинного поэта преодолевал прозаизм ужасного быта. Его интимная детская лиричность не могла вступить в бой с пошлостью и жестокостью тогдашнего времени.

Единственно, что он мог, — это стараться не замечать уродства, грязи, всей этой кровоточащей язвы окружающего его мира — нищих, калек, бездушных процентщиков, богачей-мироедов…

Его душа тянулась к свету, к прекрасному, а его считали чуть ли не юродивым. Жизнь давала юному Левитану ежедневные суровые уроки, от которых трудно было укрыться или уйти. Но мальчишка был настойчив, он видел перед собой великую исцелительницу — Родину.