В любой момент они могут повернуть назад... может, я успею увидеть блеск лезвия – слишком поздно, – когда оно разрежет воздух у меня перед лицом, втыкаясь в...

– А, черт!

Я ощутил это у себя на лице, ударил кулаком. Оно снова меня стукнуло, и теперь я поймал его двумя руками.

Ветка. Дурацкая ветка.

Я погладил ее с чувством облегчения. Но я знал, что так продолжать дальше – идиотизм. Слишком темно, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. Вполне возможно, что сейчас я иду к старому карьеру. Ступить за край – и я уже по дороге в Вечное Сияние, с арфой и с крылышками.

И я уже пошел в обратную сторону – или в сторону, которую считал обратной, – когда учуял запах.

Я потянул носом, и запах налетел так сильно, что застал меня врасплох. До меня вдруг дошло, что такой запах слышен в день жаркого лета, когда наступает гроза и в разогретую почву хлещет дождь. Но сейчас запах почвы был настолько силен, что, казалось, бьет через ноздри прямо в мозг.

Я помотал головой и пошел дальше.

И тут неожиданно – какая вдруг радость и облегчение! – я оказался на полянке, где зимней бурей вывернуло большое дерево. Наверху в навесе ветвей открылась дыра с неровными краями, в густеющей синеве мерцали звезды.

И здесь запах стал еще сильнее. Помню, как я смотрел озадаченно себе под ноги, думая, что же его вызывает.

“Бога ради, – пытался я себя урезонить, – это же просто какой-то дурацкий запах. Барсучья струя или след хорька”. Но запах был настолько силен и неуместен, что я невольно продолжал глядеть под ноги.

И тут я увидел самое странное.

Почва вокруг меня шевелилась. Шевелилась отдельными медленными движениями. И я разглядел, что шевелилась не почва: шевелилось то, что из почвы вылезало.

Их были тысячи. Больше всего было похоже, будто когда-то сотни людей похоронили заживо, и вот они медленно, медленно, медленно высовывают наружу пальцы, вверх, вверх, пока не вылезут. Тогда они медленно эти пальцы сгибают, радуясь ощущению вечернего воздуха на коже после многих лет в гробу, в холодной сырой могиле.

Я съежился, глядя в изумлении на розовые палочки, гордо поднимающиеся из земли.

Глаза уже достаточно привыкли к темноте. И до меня наконец дошло.

Черви.

Тысячи дурацких червей. Все сразу выползли наружу. Но все они почему-то, все до одного, решили стоять на хвостах, держа тела прямо, и были похожи на какие-то психом нарисованные всходы посева пальцев. Да, ребятам надо на это посмотреть, обязательно. Даже видеокамеру надо бы принести, ухмыльнулся я про себя. Получатся кадры для концовки выпуска новостей. Знаете, вроде как умная собачка катается на парусной доске или симпатичный кот везет тележку для гольфа – в этом роде. На заработанные денежки можно будет купить новые микрофоны для оркестра.

Я решил, что успею сбегать домой и вернуться с камерой за полчаса. Я посмотрел на время – 21.47. Да, запросто. И засниму этих червей за их странным ночным танцем.

Я встал.

И первое, что увидел, это было лицо. Оно висело во мраке в воздухе, без тела, одно лицо.

Лицо с парой глаз, которые видели меня насквозь до самого затылка.

Я открыл рот, чтобы крикнуть ребятам. Но не издал ни звука. Почему-то я окаменел, как статуя.

Следующее, что я помню – как лежу на земле со всеми этими танцующими червями.

Я сразу попытался подняться, но не мог шевельнуться. Не мог дышать. Я только сознавал, что меня держит чья-то прижатая между лопаток рука, а другая прижимает мое лицо к земле. Теперь я видел стремящихся к небу червей крупным планом. И тела их – розовые, мокрые, кольчатые.

Вот тогда я понял, что хочу закричать.

Потому что теперь я знал, на что наткнулся Стенно. На это лицо в темноте.

И, чувствуя, как меня прижимает к земле, я ощутил накатившую волну ужаса. Она поднималась откуда-то изнутри. И раздувалась, раздувалась, раздувалась. Первобытный ужас. Беспощадный, неодолимый ужас, пронзающий сердце, всепоглощающий ужас, заглушивший все мысли и ощущения.

Изо рта у меня не вылетело ни звука, но внутри моей прижатой к земле головы слышался вопль, вопль, вопль.

Было уже темно, и вечеринка была в полном разгаре. На лужайке танцевали под старую рок-н-ролльную ленту.

Когда я вошел в ворота, Говард Спаркмен ухмыльнулся мне навстречу:

– Что тебя задержало, старый друг Рик Кеннеди? – Ухмылка стала шире. – Или надо спросить, ктотебя задержал?

– Никто меня нигде не задерживал. Я искал тех, кто напал на Стенно. Кстати, как он?

– Его отвезли в больницу посмотреть, что у него с глазом, но вроде ничего угрожающего жизни с ним не случилось. Он даже смог выпить пару баночек пива и смеялся какой-то сальной шуточке Дина. Ладно... – Глаза его лучились из-под очков с золотой оправой. – А ты не расскажешь своему старому другу, кого ты там тискал у дерева?

– Был бы рад... Слушай, передай мне пива. Во рту такой вкус, будто ты там ночевал.

– Прекрасно! – подмигнул Говард. – Строишь из себя джентльмена? О поцелуе не рассказываешь?

Шутка становилась слегка навязчивой.

– Не понял, Говард. Что ты там про меня придумываешь?

– Чем-то ты должен был быть занят все то время, что тебя не было.

– Время, что меня не было? Да я на пять минут позже вас пришел. Мы искали в лесу бистонскую банду. Я нашел дырку от бублика, и вы, по-видимому, немногим больше. Потом мы все вернулись.

– Но мы уже сто лет назад вернулись, мой милый.

– Сто лет? Да мы все только минут на двадцать уходили.

– Рик, – Говард похлопал себя по часам, – все, кроме тебя, уже час как здесь.

– Час? Дури голову кому-нибудь другому.

– Ладно, ладно, не буду лезть не в свое дело. Я слишком любопытен. Ладно, вот возьми отбивную. Они сегодня отличные.

Я глотнул пива. Оно обожгло горло, как жидкий лед. Откуда бы такая жажда? Как будто я пешком перешел пылающие пески Сахары. На часы я смотрел не больше пяти минут назад, и там было 21.47. Я еще раз посмотрел на часы.

– Эй, Рик, что с тобой?

– Ничего... все отлично.

– Ну, вид у тебя не слишком отличный. Косточка в горле застряла, что ли?

– Да нет, Говард, действительно все в порядке. Можешь мне еще пива передать?

– Конечно. Ты бы сел, Рик. А то у тебя вид не очень устойчивый.

– Устойчивый?

– Будто ты сейчас с катушек свалишься.

– Все нормально.

– Рик, сядь.

– Слушай, Спарки, ты говоришь, как моя мамочка.

– Поскольку я на два года старше, то быть твоей мамочкой, папочкой и милой тетушкой Нелли в одном флаконе – моя прерогатива. Садись сюда, и я тебе дам выпить.

Я смотрел, как Говард пыхтит куда-то за пивом. Какое-то мгновение мне казалось, что я гляжу со дна очень глубокой ямы. Даже видны были высокие темные стены и световой пузырь, в котором Говард спешит к столу с напитками.

И я знал, откуда такое чувство. Дело не в алкоголе. А в том, что я посмотрел на часы. Все чувства мне подсказывали, что они должны показывать без чего-то десять. А они показывали моим глазам 23.01.

Но ведь всего несколько минут назад я смотрел на них в лесу, и было 21.47.

Да, у меня есть репутация человека иногда рассеянного. Я теряю мелочь из карманов, забываю пальто в ресторане или путаю телефоны друзей. Но мне еще не приходилось полностью забывать целый час.

Я снова вернулся мысленно к тому, что делал в лесу. Мы искали бистонскую банду. Разделились. Я забрел в самую темную чащу. Там была поляна на месте упавшего дерева. Ага... Вспоминаю. Что-то там было такое с почвой, что-то... комичное? Да, комичное, смешное, вроде... вроде...

Вроде чего? Черт возьми, Рик, почему ты не можешь вспомнить?

Смешной запах?

Да, вспоминаю, запах. Вроде дождя по раскаленной земле.

– Но что такого смешного в том лице?

Я прикусил губу. Слова вышли у меня изо рта, но будто не я их произнес.

И тут у меня прорвало плотины памяти. Черви. Лицо.Потом вдруг... что? Ради Господа Бога и всех его ангелов, что случилось потом?