Кому я морочу голову? Мне же не спасти всех. Но я знал, что должен вытаскивать детей из воды, пока могу.

А вода прибывала чертовски быстро. Уже взрослым было выше чем по грудь. Десятилетним – по плечи. Долго они не выстоят.

И никто не кричал. Я ожидал криков: “Спасите меня! Спасите моего ребенка!”

Но их не было. Люди молчали. Они спокойно держали детей над водами потопа. Будто из мистического сочувствия, затих и гром. Глубокая, неестественная тишина накрыла эту сцену.

Я на спине съехал по сходням ниже, понимая, что одно неверное движение – и я съеду в воду, как в бассейн с водяной горки.

Я протянул руки великану, который сверхчеловеческим усилием держал шестерых детей, не давая им уйти под воду. И это с пулей в груди.

Я снял у него со спины китайского мальчика. Человек посмотрел на меня большими темными глазами, столь же мудрыми, сколь изможденными. И одобрительно кивнул.

Я повернулся всползти вверх по трапу.

Но мне преградила путь высокая фигура. Усталое лицо смотрело мрачно, но это было самое приятное зрелище за всю мою жизнь.

– Я думаю, тебе бы не помешала помощь, брат.

– Я тоже так думаю, брат.

Мой брат протянул мне руку. Я передал ему мальчика, он передал его Кейт.

Я видел кровь, залившую рубашку моего брата, но ничего не сказал.

Говорить не мог. Мне горло перекрыли эмоции.

А в воде гигант уже держал маленькую девочку. Остальные крепко обхватили его за шею, сопротивляясь струям бурлящего потока, которые пытались унести их куда-то навстречу смерти из этой залитой равнины.

Так мы и работали. Я принимал детей на вытянутых руках, передавал их Стивену, а он – Кейт.

Глаза разъедал пот. Я хрипло и резко дышал, мышцы рук и спины болели невозможно, будто готовы были оторваться от сухожилий.

Я поглядел вверх и увидел, как Теско идет к сходням. Он уперся в стойку ограждения и вклинился в цепь между Стивеном и Кейт. И другие тоже стали подходить в эту цепь. И люди из Ферберна, и люди племени Иисуса с цветными лентами.

Но мы работали вместе.

Великан, стоящий уже по плечи в воде, передал мне последнего ребенка из тех, что были у него на шее.

И лишь когда я взял его, этот человек издал глубокий вздох облегчения; лицо его разгладилось, он кивнул мне последний раз и скрылся в пенных водах.

Но останавливаться времени не было – перед нами были еще тысячи других. Я опускал руки вниз, хватал детские ручки, поднимал ребенка к Стивену – первому звену в людской цепи.

Потом я увидел, как плывет в воде Мадонна с Младенцем.

Потом то и дело над водой поднималась пара рук – отец или мать держали ребенка над водой, сами захлебываясь внизу. Я тянулся как мог, хватал ребенка за одежду, и руки медленно, почти спокойно уходили вниз – локти, предплечья, кисти – и исчезали под водой.

Я обтер пот со лба и огляделся.

Ничего.

Только озеро.

Воды поднялись выше головы этих сорока тысяч.

И ничего не стало видно. Всех этих людей унесло водой в далекое море.

Вода прибывала, затопляя корпус корабля.

И у меня на глазах она меняла цвет. Из черной она стала коричневой. Потом красной.

Наверное, она вымывала руды из земли, и они окрашивали воду в цвет крови. Но казалось, что из земли мощным потоком хлынула кровь и окружила наш корабль. Она поднималась, волны все выше плескали по корпусу. Я опустил руку и набрал воды.

Она была похожа на горсть крови – свежей и густой. И красной, темно-красной.

Я отнес брата в каюту.

Он не жаловался на ножевую рану. Но я уже без тени сомнения знал, что рана смертельна.

Стивен лежал на боку на койке, рану на спине ему перевязали. Но сквозь повязку текла кровь.

И остановить ее было невозможно. Она сочилась, как вода из испорченного крана. У меня руки покраснели от нее, и лицо тоже – когда я вытирал глаза, которые жгли слезы.

Стивен лежал на боку, стеной к переборке каюты. Я сидел на краешке койки. Кровь, напитавшая простыни, пропитывала и мои джинсы.

В иллюминатор были видны только красные воды потопа, текущие через горящую когда-то равнину, гасящие пламя земли.

Сначала я был возбужден, кричал, чтобы мне принесли бинты, аптечку первой помощи...

Но Стивен успокоил меня. Ему не было больно. Он был безмятежен, лицо его разгладилось и постепенно стало похоже на лицо ребенка, погружающегося в глубокий сон.

– Ты никуда не уйдешь, малыш?

Я стиснул его руку.

– Я здесь, брат. Я никуда не денусь.

– Ты только не волнуйся... только не волнуйся. – Он глядел в потолок, облизывая губы. – Странно, – прошептал он. – Совсем не больно.

– Принести тебе что-нибудь?

– М-да... это надо было до такого состояния дойти, чтобы мой брат предложил что-нибудь мне принести. – Он улыбнулся. – Кажется, для завтрака в постели уже слишком поздно. – Стивен стиснул мне руку. – Там, на вешалке, моя куртка... в кармане бумажник. Если можешь... спасибо.

Когда я шел за бумажником, он спросил меня:

– Сколько мы детей вытащили из воды?

– Сто сорок, – ответил я. В горле у меня застрял комок, и как я ни глотал, он никуда не девался.

– Сто сорок, – повторил Стивен и закашлялся. Изо рта хлынула кровь.

Я не могу этого объяснить. Но мне все время кажется, что у него не кровь текла, а забили в теле родники, что кровь, хлынувшая из него, не просто свернулась и засохла на палубе каюты. Какое-то у меня было мистическое убеждение, что его кровь, как сила природы, должна утишить огни земли. И алые струйки из его раны, которая не закроется никогда, не остановятся, пока не оросят всю выжженную жаром землю.

Я еще раз посмотрел на кровавые воды потопа, превратившие пустыню черноты в озеро красного блеска. И не мог избавиться от убеждения: МОЙ РАНЕНЫЙ БРАТ ПИТАЕТ ЭТО ОЗЕРО КРОВЬЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

– Очем задумался, малыш? – Я взглянул на Стивена – он улыбался. – Вот это видишь?

– Что это?

– Сам знаешь. Я их взял из альбома, когда мы с отцом уезжали в Америку... когда я оставил тебя и маму. Вот это ты на старом велосипеде, который мы нашли в гараже у Говарда. А вот у тебя бинты на голове... это когда я в тебя стрелял. Черт, как я тогда беспокоился! Я боялся, что тебя убил.

– И ты все время носил их с собой?

– А как же. Ты же моя семья, дуралей! – Он закашлялся и снова улыбнулся.

Вот так это было.

Я сидел рядом с ним на промокающей кровью простыне. Все было спокойно, безмятежно. Мы смотрели фотографии. Мы вспоминали старые времена. Он мне говорил, чтобы я сам о себе заботился – в будущем.

В кино сцены смерти всегда коротки. Умирающий говорит свою реплику – трогательную, если она хорошо сыграна, потом закрывает глаза и роняет голову на сторону. Музыка смолкает.

На самом деле люди могут умирать долго. Не меньше времени, чем рождаться.

И вот лежит Стивен Кеннеди и спокойно разговаривает, даже шутит, и глаза у него иногда разгораются ярко, потом тускнеют, будто он сейчас заснет, потом он снова приходит в себя, шутит, держит фотографии и смотрит на них.

Настала ночь.

От момента, когда я перенес его в каюту и до того, как он перестал дышать, прошло больше двадцати часов. Оглядываясь назад, я понимаю: это избранность – то, что я был с ним в это время.

В эти двадцать часов мое взросление шло быстро. Я увидел жизнь с других сторон. Кажется, это тогда я понял, что значит быть мужчиной.

Когда сквозь красные облака солнце осветило красные воды, я вышел на палубу. Впервые за все это время ощутил кожей лица свежий и чистый ветер.

Я понял, что наводнение подняло корабль из корки засохшей грязи. Мы свободно плыли по красному озеру.

Рядом со мной оказалась Кейт. Она ничего не сказала – и не надо было. Когда она обняла меня рукой за талию, я обернулся к ней и зарылся лицом в ее волосы.

Июнь