Грохот оглушал, но я бежал изо всех сил. Будто ангелы мне помогают.

Из дымки жара появились ворота. Искаженные горячим воздухом, они колыхались, как резиновые.

Потом я выбежал наружу, направляясь к лесу и неся на руках спасенную девушку.

Меня зовут Кейт Робинсон. Сегодня второй день на пустоши Фаунтен-Мур.

Давайте я опишу наш лагерь. Представьте себе унылую вересковую пустошь, где нет ничего, кроме вереска, он тянется во все стороны отсюда и в вечность лиловой пустыней. Ни дорог, ни селений, ни домов – ничего. Представьте себе теперь ложбину, а по дну течет ручей. Ложбина метров пятнадцать глубины с крутыми скалистыми стенами, кое-где отвесными. Ширина ее на дне где-то метров десять, ручей быстрый, мелкий и настолько узкий, что его можно перешагнуть. Между водой и скальными стенами полоска травы и деревьев. Ее ширины хватает, чтобы поставить палатки в два ряда.

Вечернее солнце бросает длинные тени деревьев на стены ложбины.

Пока я сижу на камне возле воды и пишу, люди устраиваются кто как может. Готовят еду, разговаривают, часто собираются у приемника. Новости не радостные: новые цунами, землетрясения, извержения – остров Крит развалился пополам от вулканического взрыва. Каменный дождь шел потом за сотню километров. Число жертв? Невозможно оценить. Каждый день какая-нибудь радиостанция исчезает из эфира. Помехи, вызванные электричеством потревоженной земной коры, мешают принимать и то, что еще есть.

Но здесь все до странности мирно. Сегодня было тепло и солнечно. Много было веселья, когда народ пошел купаться в пруд ниже по ложбине. Вода холодна как лед. Неподалеку на траве сидит мистер Фуллвуд. Пена седых волос у него на голенях как ореол. Он есть сардины из банки и доволен, как трехлетний малыш с большой шоколадкой.

Сью только что вышла из палатки, где спит Виктория. Это та девушка, которую спасли Рик и Стивен на горящем кладбище. Поистине загадочная девушка.

Как бы ее описать? Вы видали картины прерафаэлитов? Они писали такие пышные портреты красавиц в длинных платьях римского вида, с длинными роскошными волосами и задумчивым выражением грусти по отсутствующим возлюбленным. Виктория будто сошла с такой картины. Если вы видели полотно Фредерика Сэндиса “Елена Троянская”... так вот, Виктория – вылитый ее портрет, с этими густыми волосами ниже плеч. Они волнистые и темно-рыжие. Глаза у нее серые. Я думаю, что ей лет двадцать. Что-то в ее облике есть от избалованного ребенка. Она, кажется, не пострадала, к счастью. Но она все время спит, просыпалась только раз или два.

Дин Скилтон попытался с ней заговорить, когда она вышла из палатки посмотреть на ручей – больше ее ничего не интересовало. Она присела там секунд на десять, смочила пальцы в воде. Глядела на воду, будто видит впервые. Когда она не ответила Дину, как она себя чувствует, он постучал себя пальцем по лбу и сказал мне тихо, чтобы она не слышала: “Интересно, с какой она планеты?” А возвращаясь в палатку, она на минуту остановилась, выпрямилась и поглядела в небо. Потом отвернулась исследовать растущий рядом дуб. И снова мне показалось, что она все это видит впервые – и небо, и воду, и деревья. Она стояла как статуя, и я услышала чей-то голос: “Посвети мне, солнышко”. Кто-то засмеялся, но она не заметила. Она скользнула в палатку и пошла спать.

Стивен поднял глаза от списка продуктов.

– Пусть оставят ее в покое. – Голос у него был такой, будто это ему надоело. – В конце концов, у бедной девушки может быть шок от пережитого.

Он был единственным, у кого с ней был короткий разговор. Он узнал ее имя, выяснил, что она может идти (что она потом и делала будто во сне), но не узнал, ни откуда она, ни как она попала на горящее кладбище в летнем платье, которое девушки потом описали как “очень красивое в этаком старомодном стиле”.

Путь сюда после спасения Виктории занял двое суток.

По дороге мы видели множество летательных аппаратов, направлявшихся на восток. Туда же летели бесконечные стаи птиц, будто спасаясь от страшного бедствия.

Потом мы видели вдали на дороге колонну армейских грузовиков и танков. Может быть, армия пытается организовать какую-то помощь лагерям беженцев. От вида колонны люди приободрились, но сразу возникли сомнения, надо ли нам здесь стоять лагерем. Нельзя ли вернуться в Ферберн? Если армия займется делом, лагерь беженцев будет накормлен и усмирен. Да, но сказать заранее нельзя. У нас не было достаточно мощной переносной рации, чтобы связаться с Беном Кавеллеро. Мобильные телефоны с собой были, но вся система сотовой связи отключилась. Слышны только помехи.

Как-то ночью зашевелилась земля. Настолько слабо, что мы сперва едва заметили. Будто сидишь в штиль на лодке на озере и пошла легкая рябь. Чуть качнуло вверх-вниз, вот и все. Люди вышли из палаток. Вдали вспыхивало что-то вроде зарниц, но свечение не гасло. Тусклое оранжевое зарево горело на тучах, как красный закат.

– Кажется, будто половина Йоркшира сгорела в дыму, – мрачно сказал Говард.

Сейчас он сидит возле своей палатки и протирает очки, и на лице у него все еще то же болезненное выражение. Несколько человек пошли парами на разведку местности. Сейчас выходят Гейл и Дин. Дин со своим дробовиком через плечо. Рик ушел минут двадцать назад с Кэролайн. Она липнет к нему, как тень.

Меня зовут Рик Кеннеди.

Кэролайн поглядела на меня влажными карими глазами и шепнула:

– Рик, можешь делать со мной все что хочешь. Все-все. Ты же знаешь, да?

Я улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

– Ничего более интересного не могу придумать, чем то, что мы уже делаем. – Я засмеялся. – Разве что делать это, качаясь на люстре, или одеться в женские комбинезончики.

Она прижалась плотнее.

– Я могу стать для тебя школьницей. Или побрить себе...

– Кэролайн, – усмехнулся я, – ты совершенство. И никем другим тебе притворяться не надо.

Мы шли через пустошь, держась за руки. На Кэролайн были отрезанные выше колен джинсы и белая футболка. Лагерь в ложбине остался в двух километрах. Впереди колыхалась лиловая пустыня, нас окружали холмы со скальными выходами. Жар солнца пощипывал лица.

Кэролайн пожала мне руку, я ответил. Потом поцеловал ее в губы.

Вы можете спросить, зачем я хотел сохранять наши отношения в тайне. Это было не то чтобы против правил лагеря. Люди соединялись парами, чтобы жить в одной палатке. Стивен поселился вместе с Рут; небось весь лагерь слышал их страстные стоны в ранние часы. Но я не хотел еще обнародовать наши отношения с Кэролайн. Так зачем я тогда уходил с ней из лагеря? И с радостью давал ей расстегивать на мне ширинку,а потом наваливаться на меня и дарить мне рай губами и языком? Ну, если тебе девятнадцать и рядом с тобой стройная женщина с такими чувственными карими глазами ничего на свете так не хочет, как обнажиться вместе с тобой, так ведь трудно сказать “нет”. Так?

Так. Но это только часть правды. А суть в том, что я не мог сказать “нет”, потому что вина комом стояла у меня в груди. Я не мог ее отвергнуть, я не мог бы видеть боль в ее глазах. Когда мы предавались любви, она цеплялась за меня, как за спасательный круг. Черт побери, это звучит с моей стороны нахально, будто я строил из себя ее личного спасителя. Но это было не так. Она мне нравилась, нравилась по-настоящему. И когда она вот так прижималась ко мне, заглядывая в глаза, такая мягкая и доверчивая, я знал, что влюбляюсь. Может, мне надо было сказать: “Послушай, Кэролайн, дай я тебе прямо скажу. Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты поселилась со мной. Будем жить вместе, как муж и жена”. Я чуть этого не сказал в тот самый миг. Но какой-то блок у меня в черепе не давал это выговорить.

– Иди к тете Кэролайн. – Она потянула меня, улыбаясь, к травянистому склону. – Дай мне винтовку. Вот сюда... Смотри, я прислонюсь вот так к скале. А ты сядь здесь. А теперь смотри, как я раздеваюсь.