— Сир…

— Если выяснится, что Кемпбеллу можно доверять, то, когда мы начнем заниматься Темплом, он окажет нам неоценимую помощь. Кемпбелл знает об ордене все, в том числе о его деньгах и собственности. — Филипп махнул рукой. — А теперь, Ногаре, удалитесь. Я желаю помолиться.

Филипп долго смотрел на закрывшуюся за первым министром дверь, затем направился в дальний конец покоев и раздвинул вышитые символами Франции черные шторы, за которыми скрывалась его личная часовня — неглубокая ниша с алтарем и распятием на стене. Он опустился на колени и молитвенно сложил влажные ладони.

— Всемилостивый Господь, прости меня за смертный грех, который я беру на душу свою. Но сидящий на троне святого Петра человек лишь стремится возвысить себя. Он использует свой святой пост во вред твоим всепреданнейшим сыновьям и дочерям. Такого папу надо убрать на благо не только моих подданных, но и всего христианского мира. Своей волей, отец, ты изменил мир, и нам надлежит меняться вместе с ним. — Филипп сильнее сжал ладони. — Ногаре послал мне ты — а как же иначе? — и потому я исполняю твою волю. — Он вгляделся в распятие. — Если я не прав в своих действиях, пошли мне знак. Покажи мне, что я ошибаюсь. Скажи, чтобы я услышал. Скажи. — Филипп поднялся на ноги и положил ладони на стену по обе стороны от распятия. — Останови мою руку, отец. Как… как ты это сделал с Авраамом. Пошли мне знак. Любой!

Но никакой голос не прозвучал, с небес не спустился ангел, из глаз деревянного Христа не изверглись слезы. Не было ничего, кроме холодной суровой тишины. Только ее Филипп и слышал.

Ферентино, Италия 4 сентября 1303 года от Р.Х.

Стоя у окна, Уилл наблюдал, как к воротам замка по пыльной дороге движется очередная группа. За последние два дня их прибыло очень много, во дворе уже не хватало места для людей и коней. Рыцари отдыхали в покоях, а их воины — в тени на воздухе. Пили воду из бурдюков и беспокойно переговаривались. Под назойливый стрекот цикад за холмы садилось багряное солнце. Оттуда ветер доносил в Ферентино запахи полевых трав, олив и эвкалиптов, кое-как перебивающие удушающую вонь конского навоза. По оконному карнизу мелькнула черная ящерица. Уилл проследил за ней взглядом и вздохнул.

Внизу в городе гулко зазвонил колокол. Уилл снова пошарил взглядом по кипарисовой роще на склоне рядом с воротами замка и снова не увидел того, что хотел увидеть. Уже прошло четыре дня, группы прибывали одна за другой, а нужный знак по-прежнему не появлялся.

Сзади со стуком отворилась дверь. Уилл повернулся. Вошел Готье, один из королевских гвардейцев, с которыми он прибыл из Парижа.

— Министр де Ногаре желает видеть нас в Большом зале. Прибыл Колонна.

Они вышли из опочивальни и двинулись по верхнему этажу замка. Из открытых дверей Большого зала доносился шум голосов. Внутри оживленно разговаривали около шестидесяти человек, разбившись на группы. Лучи закатного солнца окрашивали стены в красные тона. Вокруг суетились слуги с факелами. Уилл поискал глазами белую шелковую шапочку Ногаре и направился к нему через толпу.

Лицо министра потемнело от загара. Чем южнее они оказывались, тем отчетливее начинал проявляться у него южный выговор. Он выглядел моложе, бодрее и раскованнее, чем когда-либо прежде, и в нем не чувствовалось ни намека на сомнения. Если бы Уилл не знал о ненависти Ногаре к Церкви, то мог бы подумать, что министр прибыл сюда не для претворения в жизнь своего дьявольского плана, а с какой-то священной миссией.

Рядом с первым министром стояли пять королевских гвардейцев, комендант крепости Райнальд и еще несколько местных рыцарей и баронов. Один, высокий, хорошо сложенный, рыцарь в темно-красном плаще был Уиллу не знаком, и он решил, что это и есть тот самый Скьяра Колонна, которого все с нетерпением ожидали. Его загорелое лицо было полно решимости, угольно-черные глаза нетерпеливо осматривали толпу. На губах играла слабая улыбка. Он выглядел как воин, собравшийся на битву и уверенный, что уже победил.

— Должны прибыть еще несколько групп, — произнес комендант замка. — Но мы все равно выйдем завтра.

— Рад вас видеть с нами, Скьяра, — сказал Ногаре, бросив взгляд на подошедших Уилла и Готье. — Его величество король Филипп благодарит вас за содействие в деликатном деле. Он знает, что, вернувшись сюда, вы многим рискуете. — Ногаре удовлетворенно улыбнулся, оглядывая оживленный зал. — Должен признаться, я не ожидал, что в столь короткое время вы сможете собрать такое войско.

— Я давно ждал этого момента, министр де Ногаре. — Голос итальянца звучал густо и низко, по-французски он говорил с сильным акцентом. — И все заранее подготовил. Если бы вы не связались со мной, я бы начал один. Причин сбросить нашего гонителя с трона у моей семьи больше, чем у всех остальных.

— Нет, Скьяра, мы все равным образом страдаем под гнетом Бонифация, — заметил Райнальд с нотками обиды в голосе.

— Конечно, — согласился стоящий рядом дородный барон.

Черные глаза Скьяра блеснули.

— Равным образом? Тебе ли говорить, Райнальд, когда твоя сестра замужем за членом семейства Гаэтани. — Он повернулся к дородному барону. — Вашу семью, Никколо, действительно лишили прав на землю в этом городе. Но твоя обида ничтожна по сравнению с моей. — Лицо Скьяры вспыхнуло ненавистью. Она сверкала в его глазах и звенела в голосе. — Мой дядя Джакомо и брат Пьетро являлись видными кардиналами в Священной коллегии. При папе Целестине им были дарованы многочисленные привилегии.

За свою преданность они пребывали у его святейшества в большой милости. Когда папа задумал подвергать сомнению свою способность исполнять обязанности понтифика, мы все принялись его отговаривать, а Бонифаций вливал в уши Целестину яд, убеждал, будто тот не годен сидеть на папском троне, и в конце концов убедил старика отречься и тем обеспечил свое избрание. А потом Бонифаций бросил Целестина с тюрьму, где его убили.

Скьяра возвысил голос, и в Большом зале стало тихо. Все перестали говорить, прислушиваясь.

— Когда мои дядя и брат открыто обвинили Бонифация в злодействе, он лишил их кардинальского сана. А затем всех нас отлучил от Церкви и прибрал к рукам нашу собственность — все состояние, нажитое поколениями. Но этим он не удовлетворился и объявил Крестовый поход против моей семьи и наших сторонников, обещая индульгенцию любому, кто поведет против нас войну. Как крестоносцам, выступившим против сарацин. Бонифаций не унимался целых пять лет, вынудив тех из нас, кого не убили и не бросили в тюрьму, бежать во Францию, а потом повелел своему войску осадить Палестрину, нашу последнюю крепость в тридцати милях отсюда. — Скьяра повернулся к Ногаре. — Когда мы прибудем в Ананьи, министр, вы ее увидите. Величественный город на холме лежит сейчас в руинах. Бонифаций повелел разрушить до основания все дома, кроме часовни, которую оставил как напоминание о себе. А землю, министр, посыпали солью, чтобы на ней больше ничего не росло. Каждое утро Бонифаций, открывая ставни дворца, любуется делом своих рук. А я уже пять лет живу на чужбине. Но теперь пришел судный день.

Собравшиеся в зале вассалы семейства Колонна согласно кивали. Их лица также горели ненавистью. Однако Уилл заметил, что Ногаре оглядывает их без радости, даже с некоторой опаской, и понимал почему. Министру требовалось дисциплинированное войско, но он его не видел.

Ногаре посмотрел на Скьяру Колонна.

— Нужно действовать быстро. Когда мы прибыли сюда, пришла весть, что папа готов предать короля Филиппа анафеме. Вы привели с собой больше тысячи. Это большая сила, хотя почти все воины пешие. Однако все равно город будет взять очень трудно. Защищать папу поднимутся здесь многие, тем более что в Ананьи живут его сторонники кардиналы. Мне известно, что город хорошо защищен. Он расположен на холме и окружен крепкими стенами, оставшимися еще от римлян. Чтобы войти туда без осадных машин, потребуется много времени. Еще больше, если в городе сильный гарнизон.