— Ничего подобного я не говорила. Отдавай телефон! — Сара нетерпеливо взмахнула рукой, и Элен с размаху ткнула телефон ей в руку.

— Мередит сама мне передала, и Марсело тоже. Если ты забыла, напоминаю: Марсело — наш непосредственный начальник! Чего ты добиваешься — чтобы меня уволили?

— Да ладно тебе! — поморщилась Сара. — Мередит не так меня поняла. Я не говорила, будто ты поносила Марсело и Артура.

— Я ни словом о них не упоминала!

— Ты назвала их ублюдками! — парировала Сара, отчего Элен лишилась дара речи.

— Что?! Когда?

— Да здесь, перед тем как за Кортни пришли. Ты сказала: «Не позволяй всяким ублюдкам себя доставать».

— Сара, ты что, с ума сошла? Это просто выражение такое. Мой отец постоянно его повторяет. Я никого конкретно в виду не имела!

— Как бы там ни было, ты так сказала, — фыркнула Сара. — А я ни с кем не сплетничала, поделилась только с одной Мередит.

— И ее одной достаточно. Мы ведь в газете работаем, не забыла?

— Мередит болтать не станет.

— В наши дни болтают все.

Сара закатила глаза.

— Какая ты, оказывается, чувствительная!

— Кстати, а как насчет Марсело? Ты ведь и ему про меня наврала. Сказала, что я в нем разочаровалась!

— Он спросил, как настроение у сотрудников после увольнения Кортни. Я ответила: плохое, и ты тоже подавлена. Вот и все. — Сара подбоченилась. — Или ты хочешь сказать, что радуешься увольнению Кортни?

— Конечно нет.

— Тогда на что жалуешься?

— Больше не болтай про меня начальству, поняла?

Сара отмахнулась:

— Подумаешь! Какая разница? Марсело все равно тебя ни за что не уволит, и ты прекрасно знаешь почему.

Элен покраснела от злости.

— Ну знаешь! Это уже просто хамство!

— А мне плевать. Мы с тобой вместе работаем над аналитическим обзором. — Сара облокотилась о раковину. — Хватит изображать оскорбленную невинность. Сделай одолжение, прочитай мои заготовки и договорись об интервью с Джулией Гест. От этой статьи зависит моя работа, и я не позволю тебе все изгадить!

— Насчет работы не переживай. Занимайся своими делами, а я займусь своими.

— Да уж, сделай милость.

Сара широким шагом прошла мимо нее к двери и что-то буркнула себе под нос. Элен тоже выругалась в сердцах.

Как ни странно, обе высказались одинаково: «Сука!»

Всю вторую половину дня Элен читала наброски Сары и бродила в Интернете, изучая материалы о растущем уровне преступности. Она понимала, что надо звонить и договариваться об интервью, но ей никак не удавалось сосредоточиться. В голову все время лезли мысли о Карен Батц. Сегодня она разыщет в архиве адвоката документы, связанные с усыновлением Уилла, и, возможно, узнает кое-что новое. Элен успела позвонить Конни. К счастью, няня согласилась задержаться.

Рассеянно оглядев разбросанные по столу бумаги, Элен приказала себе сосредоточиться на работе. Или хотя бы притвориться деловитой. Марсело в своем кабинете беседует с сотрудниками; ее стол ему отлично виден. Она подняла голову, и в ту же секунду Марсело посмотрел на нее через стеклянную стену.

Элен вспыхнула и улыбнулась; Марсело быстро отвернулся, переведя взгляд на своих собеседников. Он что-то бурно обсуждал, жестикулировал. Элен опустила голову и постаралась сосредоточиться. Через несколько часов стемнеет…

Она взяла телефон.

В той части города, куда она приехала, улицы пустели рано. Солнце быстро уходило за горизонт, оставляя темнеющее небо. Элен объехала квартал, время от времени останавливаясь и делая пометки в блокноте. Сточные канавы завалены бытовыми отходами; под напором воды горы мусора перемещаются, правда, совсем недалеко. Повсюду стоят старые машины, возле них тоже скапливается мусор. Ряды закопченных двух-трехэтажных домов, разбитые тротуары; во многих окнах нет стекол, вместо них вставлены листы фанеры, почти сплошь расписанные граффити. В других зияют черные провалы, неприглядные, как дыры в беззубом рту. Навесы над крылечками просели, облупившиеся ставни висят на одной петле. Зато на каждом целом окне, на каждой двери — решетка. В одном месте решеткой обнесено все крыльцо, отчего дом похож на клетку.

Здесь, на Эйснер-стрит, всего две недели назад в своей комнате погиб восьмилетний мальчик. В него попала шальная пуля. Убитого мальчика звали Латиф Уильямс.

Элен повернула на Эйснер-стрит. На всей улице горел единственный фонарь. Его тусклые лучи освещали наваленную в углу гору мусора, булыжников и старых покрышек. Она остановилась у дома номер 5252, где жил Латиф. Перед домом — своего рода мемориал, памятное место. Сейчас почти ничего не видно… Когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела красного игрушечного зайчика, фигурку Человека-паука, несколько детских рисунков фломастером, большой пакет фруктовых драже, открытки с выражением соболезнования, огромный букет искусственных маргариток и горшок филодендронов, который так и не вынули из целлофана. Над всем этим висела растяжка, написанная несмываемым фломастером: «ТИФ, МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!» По краям стояли свечи. Правда, сейчас, на холоде и на ветру, они не горели. Латифу Уильямсу даже после смерти было отказано в крошечной толике тепла и света…

К горлу Элен подступил ком. Она не помнила, сколько точно детей погибло в Филадельфии в прошлом году, да это и не важно. Все равно нельзя, невозможно смириться с тем, что дети погибают от пуль. Элен надеялась, что никогда не очерствеет душой, никогда не привыкнет к тому, что в наше время на улицах или у себя дома гибнут дети. Притормозив, она заехала на парковку, взяла все необходимое и вышла из машины. Мать Латифа согласилась дать ей интервью.

Двадцатишестилетняя Летиция Уильямс оказалась настоящей красавицей: худое лицо, чуть раскосые карие глаза, высокие скулы, полные губы, не тронутые помадой. В мочках ушей висели длинные серьги с деревянными бусинами. Волосы средней длины были выкрашены в светло-рыжий цвет. Летиция выпустила поверх джинсов безразмерную черную футболку с фотографией сына и подписью: «Латиф, покойся с миром».

— Спасибо, что приехали, — сказала Летиция, придвигая к Элен большую кофейную кружку.

Они сидели за круглым столом в маленькой, уютной кухне. Элен огляделась. Шкафчики облицованы темным деревом, рабочий стол заставлен противнями для выпечки и формочками для печенья. Два пирога на блюде накрыты фольгой. Летиция сказала, что они «вышли неудачными» и ей стыдно подавать их на стол.

— Это вам спасибо за то, что вы в такое тяжелое для вас время не отказались встретиться со мной, — ответила Элен, выразив матери погибшего мальчика свои соболезнования. — Пожалуй, единственное, что мне не нравится в моей работе, — необходимость приставать к людям, когда они переживают самое страшное… Пожалуйста, еще раз примите мои соболезнования.

— Спасибо. — Летиция села и устало улыбнулась. — Я хочу, чтобы про него написали в газете. Тогда, может быть, до всех наконец дойдет, что у нас творится. Пусть люди знают, что в нашем квартале каждый день убивают детей. Нельзя, чтобы все ограничивалось сухими цифрами, статистикой… Цифрами не проймешь.

— Вот именно! Потому-то я к вам и приехала. Я хочу, чтобы читатели нашей газеты поняли, что значит потерять ребенка, убитого шальной пулей… Извините.

— Ничего. Я уже все слезы выплакала по Латифу. Но я не верю, что вам удастся до них достучаться. Знаете, чего ваши читатели ни за что не поймут?

— Чего?

— Для таких, как я или Диана — соседка, у нее тоже недавно убили ребенка… Она живет напротив, через дорогу… Так вот, для нас с ней мир перевернулся. Мы ведь не просто горюем. Мы злы на весь мир! Гнев переполняет нас! Вот где у нас уже сидит этот ужас! — Летиция провела ребром ладони по шее. Она говорила нараспев, как будто молилась. — Все матери в нашем районе до смерти боятся, что их ребенка тоже убьют шальной пулей. Как будто мы мишени в каком-то адском тире… А остальные живут так, словно ничего не происходит! И ничего не меняется. И это Америка!