— Ты не видела самое жуткое, — сказал капитан.

С начала африканского лета исчезло полмиллиарда душ. Неделя за неделей напряженно работали разведгруппы. На первых порах всюду была видна рука человека. Качали нефть из скважин в Габоне. Деревни с тростниковыми крышами лежали внизу, как декорации в ожидании актеров. В Кейптауне белели штакетники. В пригороды Йоханнесбурга по-прежнему поступало электричество, уличное освещение горело в полный накал среди бела дня. Теперь остались лишь животные.

Ночи напролет Миранда странствовала на крыльях самолета. Она усвоила: наилучшие результаты рекогносцировки можно получить, держась на высоте в несколько тысяч футов от земли, чтобы дать камерам, подвешенным под фюзеляжем, оптимальный обзор. Полет на малой скорости обеспечивал экономию топлива, что максимально увеличивало ежедневный диапазон исследования. Пилот очень редко подавала голос, обычно предоставляя своему штурману докладывать на «Трумэн», когда они выполняли поставленную задачу и ложились на обратный курс, «домой». Миранде очень нравился деловитый тон женского голоса. Он казался ей смутно знакомым — акцент, лаконичность.

«Томкэт» шел на север над изумрудно-зелеными плантациями кофе и озерами с такой безмятежной гладью, что была видна рябь на воде от выброса его реактивных двигателей. Гепард, только что настигший газель, и ухом не повел на пролетавший самолет. В Руанде облетели вокруг вулканов. Африка стала ночной молитвой Миранды. Она улетала в разведку на час-другой, а потом, удовлетворенная, отправлялась спать. Удивительно: чем ближе подходила чума, тем она казалась отдаленнее. Словно затянулась рана и осталась одна красота.

Миранда была уверена: пилот не подозревала, что у нее есть электронные пассажиры, наблюдающие за ней с другой половины земного шара. Но в одну из ночей она сообщила, что «Трумэн» завершил свою миссию.

— Мы дорисовали свою часть карты, — мягко сказала пилот. — Если ты сейчас меня слышишь, я возвращаюсь домой, датчу.

Миранда не поняла последнего слова, но оно резко контрастировало с суховатой гармонией речи военных. Оно показалось ласковым и очень личным, и Миранда задумалась: к кому обращено это слово?

Пилот была ей чужим человеком, без имени и лица. Но новость очень обрадовала Миранду.

— Она возвращается домой, — наутро сказала капитану Миранда.

В этом не было необходимости. Его глаза сияли, что послужило для нее намеком.

— «Датчу», — повторила она слово из последней ночной разведки. — Это вы?

— Моя жена и я — мы все еще зовем ее kola t’sana, — ответил капитан. — Наша малютка. Наконец-то она возвращается домой.

Февраль

Клон с трудом брел на восток, проваливаясь в снег по колено. Он шел по безлюдным, диким местам, укрываясь в каньонах, прячась от солнца. Его одежда была изодрана в клочья. На морозе шел пар от сочащейся крови. Она пятнала белый снег розовым, оставляя след одновременно летучий и несмываемый, как история земной или загробной жизни — кто знает, что правильнее…

Ему следовало бы догадаться, что блестящие серебристые кольца, окружавшие их город, утыканы шипами, режущими плоть, будто нож. Это какой-то сверхъестественный город, полный острых граней. В его стране пастухи иногда делали загоны для ночевки скота из кустов ежевики. Здесь даже кусты были из железа. Он едва не освежевал себя, продираясь на свободу.

Сейчас, однако, он уверенно шел вперед, оставив далеко позади своих тюремщиков. По обоим краям вади [38]громоздились утесы столовых гор. Сюда, на такую глубину, не проникает солнце. Далеко на горизонте угадывалось что-то вроде пустыни. Она манила, но куда вела, знал один только Бог.

Сам он никогда не видел снега, и тот привел его в ужас, холодный и уж конечно красивый, но такой обманчивый. Под чистой, безмятежной поверхностью скрывались камни, которые ускользали из-под ног, приводя его в замешательство. Белизна предполагала чистоту, однако лес, по которому он шел, был черный и обуглившийся. Деревья напоминали копья. Раскопав под ногами снег, он обнаружил, что земля тоже опалена. Он поскреб палкой бесплодную и серую, как пепел, почву. Небо было тусклым. Воистину, страна мертвых.

Всякий раз оглядываясь назад, беглец видел свой кровавый след: если захотят, его легко найдут. Все логично. Они с самого начала жаждали его крови. В предыдущей жизни, а теперь и в этой.

Их иглы высасывали из него кровь. И помогали отмерять время — интервалами между обходами. Иглы всего лишь жалили, но издевательства над его телом становились все более жестокими. Его плоть и кровь принадлежали не одному ему. Хотел он того или нет, он был частью всепожирающей вселенной. Но в прежней жизни он, по крайней мере, мог с определенной степенью свободы распорядиться частями своего тела. Как ни ужасна была его смерть, он некоторым образом участвовал в собственном уничтожении. В новой неволе он был отданным на заклание животным, его вены раз за разом вскрывали для кровавых жертвоприношений.

День и ночь хозяева держали его в железном плену. Кал и моча стекали сквозь отверстия в железе. По металлическим трубам поступала питьевая вода с привкусом железа. Даже свет заключили в стеклянную колбу и одели в железную сетку. Оказывается, преисподняя — неплохо освещенное место. Всюду, куда ни повернись, он видел на металлических стенах свое четкое отражение.

Он знал, что умер и это загробная жизнь. Удивительное дело: он не обнаружил ни малейшего доказательства собственной смерти — ни шрамов, ни атрибутов похорон, лишь воспоминания. С момента, когда он очнулся здесь, память обрела невероятную мощь и жадно пожирала все, связанное с его предыдущей жизнью. Он стал забывать свою семью, и друзей, и страну. Синее небо, вкус хлеба, голос поющей женщины — воспоминания об этом словно подернулись дымкой.

Он потерялся в собственной темноте — в аду, созданном им самим. И все из-за того, что он отверг Бога. Но сначала Бог оставил его, а он не смог свыкнуться с этим. После такой любви и преданности его ввергли в позор и страдания. Он роптал. Что же это за Отец? Хотя, если подумать… то был его грех.

По сравнению с воспоминаниями о его ужасной смерти снег, резаные раны и жуткая сумятица в мыслях были едва ли не желанным отвлечением от тяжких дум.

Только во время побега он наконец увидел мельком окраину их империи. Весь город был из стекла, металла и проводов. Лед свисал с крыш, как волчьи зубы. Дороги сотканы из ночной тьмы. И свет! Такой свет! Их могущество было ужасающим. Они раскрыли тайны земли, научились превращать железо в серебро и выращивать стекло огромными листами. И тем не менее вид их замерзшего города доставил ему страшное удовлетворение.

Он стал думать, что его загробная жизнь — это мир без истории, наказание без прошлого или грядущего. Так и будут они отныне и вовеки открывать и закрывать железную дверь его клетки и отбирать у него кровь. Вид их города возродил в нем ощущение некоего движения вперед. Он убедился, что время по-прежнему существует. Сменялись поколения. В его дни Сыновья Тьмы жили в сказочных городах из мрамора. А эти были как Сыновья Света. Наверное, они вышли победителями в великой войне.

Все расы праотца Адама собраны здесь — все цвета кожи, любая форма глаз. Это тоже поражало и восхищало его: земные стада, собранные вместе. Так напоминает Рим и в то же время не похоже на него. Они были его врагами, но не дьяволами, во всяком случае не более, чем римляне. В этом заключалась ужасная правда. Его хозяева не питали к нему злобы.

Когда он вырвался и бросился наутек, они кричали на него и лица их искажал страх. Он не увидел на них следов ненависти. Дьяволы не ведают страха. Значит, это были люди, такие же, как все. Он напугал их тем, что на мгновение создал хаос. Он был как лев, вырвавшийся из клетки в толпу. Он понял, что они отвратительно обращались с ним не потому, что хотели его наказать. Для них он был просто диким животным.