Египтянин чувствовал себя усталым и в то же время взбудораженным.

— Когда тебе пришлют результаты? — поинтересовался он.

— В течение недели, — ответил Никос. — Я у них любимчик.

— Обязательно сообщи мне, что они скажут.

— У меня хорошее предчувствие, — сказал Никос. — Может, конечно, мы с тобой всего лишь неплохо провели время. Но интуиция шепчет мне: этот образчик — особенный.

Оба были в приподнятом настроении.

— Медея! — крикнул Никос. Через минуту на пороге появилась его супруга. — Принеси вина. Давайте выпьем вместе.

Она вернулась, сопровождаемая женой египтянина, с бокалами и бутылкой французского шардоне. Никос вытащил пробку, разлил вино, поцеловал красавицу жену. Он ощущал небывалый подъем.

Подняли бокалы в ожидании тоста.

— За таинства жизни, — просто сказал Никос.

Он никогда не задумывался над сутью термина «событие исчезновения». Наслаждаясь прекрасным вином, старый моряк и представить себе не мог, что только что отворил человечеству дверь к гибели.

Остров Маунт-Дезерт, штат Мэн.

Апрель

— Спаси нас, Отче, — молилась черному зимнему морю Миранда.

Волны разбивались о скалы. Мелкие льдинки змейкой обвивали ее зимние башмаки и тотчас соскальзывали обратно в пучину. Содрогаясь от холода, девушка напряженно всматривалась вдаль, страстно дожидаясь первого лучика солнца, так нужного ей именно этим утром.

За многие тысячи миль отсюда, на краю света приоткрылась узенькая щель, выпуская зарю. Не будучи суеверной, Миранда загадала желание. Быть может, они не убьют ее монстра.

Приободрившись, она повернулась спиной к морю и быстро пересекла стоянку и Крукид-роуд. Если не брать в расчет ее пристегнутый цепью десятискоростной велосипед «Швинн», место было абсолютно пустынным. Летние туристы давным-давно разъехались. Наступил ледниковый период — весна в штате Мэн.

Миранда направилась по крутой тропке меж сосен и крупноплодных дубов, протоптанной местными жителями. Изо рта вырывался бледный парок. Все чуть-чуть напоминало сказку. Она оглянулась: единственным другом этим морозным утром были ее следы.

Девушка шла проворно — уже не шагом, но еще не бегом. Когда она начала свои дневные визиты к карьеру, дорога занимала сорок тягостных минут. Теперь же, проходя этот путь в течение трех месяцев по два раза в день, она легко управлялась за четырнадцать минут. Ее длинные ноги окрепли и оформились. Может, с годами она наконец вырастет из своего худого — кожа да кости — тела. Миранда начинала ловить на себе взгляды парней. Сальные. Будто есть у нее для этого время. Небо посветлело, став серым. Достигнув карьера, она направилась прямиком к его краю. Когда-то отсюда добывали черный гранит для зданий банков, библиотек и памятников государственных деятелей. Сейчас, вот уже сто лет заполняемый водой, он вновь принадлежал природе.

— Уинстон! — позвала Миранда.

Поверхность водоема была скована льдом. Ни движения, ни звука, кроме ее одинокого возгласа, возвращенного эхом.

Местная легенда рассказывает о несчастной городской девушке, бросившейся в гранитный карьер, как в сенот индейцев майя. Поговаривают, в этом омуте живет ее дух. Во всяком случае, здесь всегда безлюдно. Школьники не ходят сюда целоваться, на берегах карьера не бывает субботних пивных тусовок и купаний голышом. Уже сто пятьдесят три дня это место принадлежит ей и маленькому Уинстону. Вот только когда Миранда кормила его прошлым вечером, она заметила на дороге следы колес и множество свежих отпечатков ног на замерзшей грязи.

Шок от этого до сих пор не прошел. Ее выследили.

«Ты убила его», — горько корила она себя.

С четырехлетнего возраста Миранду приучали заниматься самосовершенствованием, не давая себе поблажек. Ее педагоги по каждому предмету были тщательно отобраны. Следуя инструкциям отца, они заполняли дни девочки, будучи ее наставниками, но ни в коем случае няней или другом. Не было случая, чтобы кто-то подсказал ей остановиться, расслабиться, понюхать розы. Все знали, что она разовьется очень рано. Миранда много читала, общалась с психотерапевтами, заходила на тематические чаты клуба Менса [15]. Ее необычная одаренность расцветала ярко и стремительно. Она попала в особое царство изысканно-красивого, внушающее непосвященным благоговейный страх. Вот только сама Миранда не находила красоты, глядя на себя в зеркало, — лишь темные круги от бессонницы под глазами.

В этом северном крае она чувствовала себя изгнанницей, но совершенно не ощущала одиночества. «Джекс», как называли здесь лабораторию Джексона, круглый год держала в штате почти тысячу работников. Однако с наступлением зимы островная жизнь вгоняла людей в стресс. Число самоубийств и соблазнений чужих жен росло параллельно счетам на бензин. Миранда чувствовала себя как в клетке среди постдоков [16], которые обращались с ней как с младшей сестренкой, соблазнительной малолеткой или же сообщницей в их чудачествах. Городские ребята-ровесники казались ей чужаками. Она могла объяснить суть теории струн, но не фрик-дэнса или сноуборда, не умела пользоваться тушью для ресниц и бровей. И вовсе не потому, что не пыталась научиться. С немилосердной дотошностью она проглатывала модные журналы «Космо» и «Ток», делала себе пирсинг и афрокосички, была в курсе, какие проблемы современной культуры сейчас обсуждают. Только ничто из этого ее не привлекало. Поп-лирика казалась бессмыслицей, одежду подобрать не удавалось: сидела плохо.

Странствуя по Интернету в поисках родственной души, Миранда натыкалась лишь на бесконечные предложения интима. Она умела вскрыть человеческую клетку и выделить из нее тайны жизни, но — удивительное дело — не знала, как прожить свою.

И вот теперь, когда Уинстон обнаружен, поднимется шквал дурацкой болтовни о связи между способностями и умопомешательством. У Миранды не было девичьих тайн, вообще никакого личного пространства, кроме собственных мыслей. Когда ей было девять лет, она обнаружила, что за ней шпионят — отслеживают, что набирают ее пальцы на клавиатуре компьютера. В десять Миранда взломала сейф, хранивший ее медицинскую и психотерапевтическую карты, — и словно прочла биографию пациента стационара.

Уинстон стал ее первым настоящим проявлением бунтарства. Она считала, что действовала предельно осторожно. И все равно их выследили.

Миранда спустилась по лестнице, вырезанной большими уступами в стенке карьера, к самому краю воды, достала из рюкзачка три связки сырой рыбы, завернутые в газету. Уинстон вот-вот должен появиться. Уже 6.30. Он знал это место. Оба строго следовали установившимся между ними привычкам.

«Ну где ты, малыш?»

А вдруг его уже забрали, со страхом подумала она. На смену этой мысли пришла другая: не исключено, что сказалась физиология Уинстона. Миранда до сих пор не знала наверняка, как она работает, но очень может быть, что монстр впал в спячку. Если так — до весны им его не поймать, разве только осушить карьер.

Пловец из Миранды был никудышный, ныряльщик — тем более, но в своем воображении она бывала в гостях в его водном доме. Это такая нора с удобной лежанкой, воздушной ямой, рыбными косточками и небольшим запасом всякой всячины. Притащив Уинстона сюда в пятигаллонном пластмассовом ведре, она сразу заметила, каким он был страстным коллекционером. Он делал кучки из ярких разноцветных камешков у края карьера, собирал багровые и желтые дубовые листья, что плавали на поверхности, как сказочный флот, а затем сортировал их по цвету. Миранде нравилось фантазировать, будто его гнездо «меблировано» всякого рода предметами, поднятыми со дна: бутылками из-под колы, банками из-под пива, ржавыми орудиями каменотесов. Может даже, он нашел череп несчастной утопленницы и поместил в своей берлоге как любимую игрушку.