— Доброе утро, солнышко, — проскрежетал он.

Ее голос тоже был хриплым.

«Эй, би, си, ди, и, эф, джи», — пела она ему.

Он распахнул руки. Она забралась к нему на колени — прямо в объятия.

— Ты никогда не будешь одна.

И все же ему придется оставить ее. Настанет время, и он уедет искать свою дочь. Но тогда в жизни Тары будет много других людей. Вот уже для нее мобилизуют и группу поддержки из социальных служб. После такого небрежения с ней будут обращаться как с полноценным ребенком.

Они съели на двоих апельсин. Зубами и ногтями Натан Ли разорвал его на дольки. Оба были очень голодны. Чуть позже принесли завтрак.

Когда вошла сестра с подносом шприцев, Тара прижалась к Натану Ли. Он сделал знак сестре подождать и начал читать. Взгляд Тары остановился на странице. Она вся окунулась в его книгу сказок и как будто не заметила пчелиных уколов шприцев.

Процесс ее мытья они превратили в игру. Камера Тары оказалась как бы зараженной, и Натан Ли перенес ее по коридору в чистое помещение. Кто-то нарисовал на металлической стене радугу. Через час прибыла врач-логопед с подарками — бумагой и фломастерами. Таре разрешили оставить себе любимую куклу.

Так, шаг за шагом, люди принялись извлекать ее из омута своих ошибок.

14 августа

Она была среди своих бабочек.

Солнце опускалось за кальдеру — обвалившийся кратер некогда огромного вулкана в горах Хемес. Еще почти час будут освещены горы на том краю долины. Но Лос-Аламос, расположившийся на пальцеобразном отложении окаменевшей древней лавы, уже накрыла тень. Становилось прохладно. Вокруг Миранды кружились бабочки, влекомые теплом ее тела.

Она сидела в старом вольере для собаки: стены из мелкой проволочной сетки, крыша из фанеры. Огороженная площадка примостилась неподалеку от заднего двора, почти на самом краю выступа песчаника, нависшего над отвесным склоном. Утес здесь обрывался на добрую сотню футов, а то и больше. Это было ее убежище. Порой ей очень не хватало оранжево-черных крылышек бабочек, выпархивающих из глубин пропасти.

— Миранда? — окликнули ее.

Она резко обернулась. Бабочки порскнули врассыпную, затем вновь уселись на волосы и голые руки.

— А вам что здесь надо? — неприязненно спросила она.

Натан Ли. Сквозь сетку он напоминал составную картинку-загадку.

— Да все никак из головы не выходит… — сказал он.

«Нашел время», — раздраженно подумала она.

Люди, как правило, сюда не приходили. Ни днем, ни ночью ей почти не удавалось побыть одной. И ее бесило, когда к ней подкрадывались незаметно и заставали врасплох.

— Вам не стоит здесь бродить, — сказала она. — Попадетесь охране. Окс точит на вас зуб. Сколько можно говорить: моя власть действует лишь в границах собственного маленького островка.

Тут ее осенило: а вдруг он предлагает себя в качестве живца, пытаясь выманить Окса из Южного сектора или где он там прячется?

— Хотел кое-что вам передать, — сказал он.

— У меня на заднем дворе? Я сейчас не на работе.

Он не уловил намека.

— Потрясающий вид, — сказал он.

Миранда никак не отреагировала на его слова. Она заметила, что ее молчание не обескуражило Натана Ли. Он и капитан в этом плане были как две горошины в стручке: чтобы подолгу общаться с ними, надо было пребывать в мире с собой.

Натан Ли подошел ближе к сетке. Было непонятно, на нее он смотрит или на бабочек. Несколько минут спустя он спросил:

— Монархи?

— Эхо старого эксперимента, — ответила она. — Память.

Бабочки продолжали порхать у ее губ. Их привлекал мед, которым она намазала хлеб из кукурузной муки, когда пришла домой.

— Память?

— Откуда она берется? — спросила Миранда.

Неужели он и вправду хочет говорить об этом или же просто снисходит до нее? Натан Ли был для нее загадкой. Она почувствовала, что нервничает. Чего он добивается?

— Сколько весит память? Где она хранится — в белке? В электрическом разряде? Как она накапливается?

— Сколько весит память? — повторил Натан Ли.

Он приблизился к ограде вплотную, но не продел пальцы в ячейки. Даже не коснулся сетки. Его глаза были устремлены на нее.

— Вопрос скорее умозрительный. Хотя… — Она подняла бабочку на запястье. — Ее мозг весит один грамм, а то и меньше. Но хранит память о миграции тысяч поколений. Каждый год монархи перемещаются на север США, дают потомство и умирают. Каким-то образом следующее поколение помнит путь домой, в зимнюю Мексику. Есть и другие виды с фиксированной памятью, такой же неизученной. Кукушки, например, или угри. И это все — бездонные глубины ДНК.

— Но ведь вы сами сказали, что это другое. Клетки памяти.

— И да, и нет. — Она разозлилась на себя саму за противоречия. — Возможно, это так.

— А бабочки подтвердили вашу гипотезу?

— Чума помешала, — сказала она.

Натан Ли постоял еще минуту.

— Они идут вам, — сказал он. — Вы с ними хорошо смотритесь.

Сквозь сетку и тени трудно было разглядеть его глаза.

«Он что, собирается приударить за мной? Вряд ли осмелится», — решила она. Высокий статус ее положения и все такое.

— Здесь, в горах, лето кончается раньше, — проговорила она. — Они скоро умрут.

— Вы могли бы отпустить их, — заметил он.

— Слишком поздно.

— Ну, кто-нибудь другой выпустит.

— Они не улетят, — стояла на своем она.

Он замолчал. Сел на корточки и стал ждать.

Может, эгоистично удерживать их, но они были для нее утешением. Ее мать любила монархов. Миранда помнила луг, и высокое солнце, и плетеную тростниковую корзину для пикника. Они расстилали красно-белое клетчатое одеяло на траве. Мама пела «Зеленые рукава». И откуда ни возьмись облако монархов, как по волшебству, опускалось с синего неба.

Натан Ли не ушел. Он жил в ином времени, словно прилетел с другой планеты.

Она делала вид, что поправляет кормушки для колибри и опоры вольера. Несколько минут спустя его голова окрасилась цветами заката. Краешком глаза Миранда наблюдала за ним. Он казался таким умиротворенным.

Наконец поводов для притворства больше не осталось. Тени гнали ее из вольера. Легкое платье уже не защищало от холода пустыни. Побежали мурашки. Мягким взмахом согнав бабочек, Миранда вышла за калитку.

Хрустнув суставами, Натан Ли поднялся — ей показалось, что его лицо стремительно приблизилось к ней.

— Ох! — обронила она.

Он отступил. Прошло три дня, и опухоль от побоев спала, но швы и синяки под глазами остались. Новые очки — он предпочитал маленькие, в железной оправе — аккуратно сидели на горбинке сломанного носа.

— Вот-вот, — посетовал он, указывая пальцем на свое лицо. — Сам по утрам пугаюсь.

Она немного расслабилась. С ним было просто.

— Мне пора ужинать, — объявила она.

К ее удивлению, он среагировал так, будто под ухом проревел сигнал тревоги.

— Ужинать… — повторил он.

Казалось, он готов сорваться прочь, как будто забрел на священную территорию. На мгновение она почувствовала свое превосходство.

— Вы хотели мне что-то сказать, — напомнила Миранда.

— Я не посмотрел на время.

Ну, это, пожалуй, уловка, подумала она. Часов у него не было ни на левом, ни на правом запястье.

— А еще сказали, у вас есть идея.

— Завтра.

Еще один шаг назад.

Она передумала.

— А вы поели?

— Знаете… — Лицо его помрачнело. — Работа. Ужин. Не очень хороший расклад. Неудачно я к вам заглянул.

— Хотите поужинать со мной? — отчетливо и медленно проговорила она.

Он огляделся. Бежать некуда.

— Спасибо, — ответил он. — С удовольствием.

— Вот и хорошо, — сказала она.

Он промолчал.

Она повела его в дом. У выхода на задний двор он машинально стал сбрасывать обувь.

— Да не надо, — сказала она, не снимая своей.

Он не послушался и остался в чистых белых носках. Рубашка стального цвета со склада на пару размеров больше, тоже свежая. Черные джинсы, слишком для него широкие. Он стянул их на поясе старым кожаным ремнем.