— Обожаю этот утренний час, — неожиданно заявила Элис, и Эббот взглянул на нее.

Элис делала вид, что смотрит в окно, покрытое пленкой разбитых яиц и слюны. Толпа напугала ее. Сейчас ей хотелось поскорее начать новый день.

За эти годы Эббот, как, впрочем, и Элис, не раз пытался объяснить себе, почему они так и не поженились в юности. Если б ты тогда сказал то или сделал это, говорили бывало они. Но свадьба так и не состоялась. Они шли каждый своей дорогой: находили спутников жизни, создавали семьи, теряли супругов. Смерть забрала у Элис мужа Виктора шесть месяцев назад, едва не прихватив и ее саму. Хирурги подлатали разбитое сердце, но она все еще была слаба.

Эббот, расчувствовавшись, хотел взять Элис за руку, задержать в своей, не для того, чтобы оправдаться или утешить ее, а просто напомнить им обоим, как все могло быть… Но не стал. Если бы они были моложе и будь от этого толк… Однако в брак ни один из них теперь уже не вступит.

Автобус свернул и направился к вершине холма. Они проехали через Лос-Аламос. Простенькие, непритязательные дома и зеленый парк — типичный американский городок 1970-х годов с населением, занятым на предприятии одной компании. Род ее деятельности звучал просто и понятно: Большая наука.

Они остановились у моста через каньон с отвесными склонами. Обычно автобус без остановок шел дальше, в исследовательский комплекс. Однако после демонстрации на выезде из ранчо Энкантадо в это утро здесь их встречали вооруженные до зубов солдаты. Офицер с планшет-блокнотом забрался в автобус и направился по проходу туда, где сидели Эббот и Голдинг. Элис будто заранее знала, в каком именно месте подписать ему документ. Офицер сказал: «Благодарю, мэм» — и принялся раздавать электронные пропуска и дозиметры. Солдаты дали знак водителю автобуса проезжать через временную баррикаду. Когда пересекли мост, напряжение спало. Вид пулеметов на «хаммерах» для многих ученых был в новинку. Они отнеслись к электронным пропускам и радиационным биркам как к билетам в тематический парк Джеймса Бонда.

Территория лаборатории занимала около двадцати квадратных миль, разбитых на технические зоны — корпуса с исследовательским оборудованием и офисные строения. В пятидесятые, когда люди были напуганы фильмами «Годзилла» и «Капля», Комиссии по атомной энергии США было поручено исследовать мутации, вызываемые ионизирующим излучением. Уж если правительство собиралось сбрасывать водородные бомбы или строить ядерные реакторы, требовалось изучить последствия. Со временем комплекс прошел своего рода модернизацию. Комиссия по атомной энергии стала министерством энергетики. Лос-Аламос перешел под крыло администрации Калифорнийского университета. Генетические исследования трансформировались в проект «Геном человека». И теперь Элис Голдинг и Пол Эббот, два бывших участника антивоенной демонстрации, управляли едва ли не всеми аспектами жизни и деятельности родины водородной бомбы.

Они въехали на пустую парковку перед недавно отстроенным зданием — на вывеске значилось: «Лаборатория Альфа». Автобус остановился. Одинокая скрюченная фигура в кресле-каталке встречала их. Человек в коляске был похож на искалеченного пилота истребителя: его кресло — настоящая кабина самолета, ощетинившаяся сложными техническими устройствами, рычагами управления и встроенным компьютерным терминалом.

— Кавендиш, — прошипел один из пассажиров.

— Черный принц, — подхватил кто-то.

Именно таким его запомнил Эббот на слушаниях комиссии в Вашингтоне два или три года назад. Ни пуговки — высокий, вплотную к шее воротник. Дешевые мокасины. Гладко выбритый маленький подбородок.

Основанием для первого слушания в Конгрессе стало печально известное «мясное дерево» Кавендиша. Спонсируемый компанией «Бюргер Кинг», Кавендиш трудился в частной лаборатории в Небраске и каким-то чудом явил на свет стадо безголовых коров. В действительности головы у них присутствовали, но генетически «обнуленные», очищенные от всего «лишнего»: крохотная оболочка из кости с двумя отверстиями — одно для дыхания, другое для приема пищи. Он исключил из проекта, то есть удалил у животных глаза, уши, челюсти и рога — все избыточное для рудиментарного состояния. Чисто технически каждое животное обладало мозгом: комочек мозгового ствола управлял работой легких и органов пищеварения.

До того времени никто не слыхал об Эдварде Кавендише. В мгновение ока все изменилось. Проигнорировав традиционные для мира науки публикации, он вывалил эту историю прямо на свет божий. От его фотографий мир испытал настоящий шок. «Мясные деревья» — так окрестил Кавендиш свои творения. Он привел внушительный перечень способов их использования. Животные могут послужить дешевым источником белковой пищи для стран третьего мира. Размещенные на специальных фермах, эти клоны позволят сохранить влажные тропические леса и вернуть пастбищные земли Америки бизонам. А поскольку коровы-мутанты рождаются в состоянии комы, подчеркнул Кавендиш, они абсолютно не испытывают боли во время «сбора урожая». Они не обладают сознанием, лишены «души животных», поэтому даже вегетарианцы могут есть их без угрызений совести.

Ученые мужи тотчас вцепились в самую суть проблемы. Если кто-то может сотворить безголовых коров для сбора «урожая» мяса, почему невозможно создание безголовых людей для трансплантации органов? В течение нескольких жутких недель Кавендиш находился в центре внимания международной общественности, даже опередив с небольшим преимуществом супертайфуны в Бангладеш и взрывы автомашин в Квебеке. Таблоиды, продающиеся в супермаркетах, вздымали народную истерию до небес. У каждого было свое мнение — от ковбоев, предсказывавших конец семейным фермам, до епископов и философов, порицавших насилие Кавендиша над природой. В итоге инцидент обернулся для него дерзким и неловким «первым балом» в свою честь, театром одного актера. Конгресс оперативно издал закон, запрещающий «мясные деревья». Но это не стало концом Кавендиша.

Вторично Эббот столкнулся с ним после «неандертальского» инцидента. Использовав ДНК из замороженного альвеолярного нерва нижней челюсти и «позаимствовав» матку у джерсийской дойной коровы, Кавендиш клонировал младенца неандертальца. И вновь его детище потрясло мир и вызвало неожиданный поворот событий. Поскольку гомо неандерталис был по самому строгому определению не гомо сапиенс, Кавендиш умудрился обойти все табу, технически не нарушая их. Психологический барьер был преодолен. Настало время клонирования человека.

Президентская комиссия под председательством Эббота с сознанием долга выслушала моралистов и соискателей «Цыпленка Цыпы» [24]. В ходе слушаний Эббот проникся уважением к Кавендишу. Презрение молодого человека к нерешительному и боязливому исследованию коренилось в его глубинной мизантропии. Он был умен и дерзок и обладал искусным коварством молодого турка. В чем-то Кавендиш был точной копией Эббота в те годы, когда тот еще не осознал, что общественность есть не инструмент, а набор инструментов.

— А я думал, он вне закона, — сказал один из ученых.

— Нет, всего лишь под цензурой, — ответила женщина. — Ему еще позволяют баловаться здесь. По-любительски, но на деньги налогоплательщиков!

Именно Эббот упрятал Кавендиша в Лос-Аламос после «неандертальского» конфликта. Элис презирала этого человека, но смирилась с доводами Эббота. Наука не могла позволить себе потерять такую ясную голову, как у Кавендиша. И в то же время нельзя было разрешать ему бесконтрольно неистовствовать в мире. Теоретически в Лос-Аламосе его гений можно было держать в клетке под бдительным наблюдением его величайшего критика — Элис. Проблема в том, что у нее под надзором было еще пятьдесят проектов плюс совещания по бюджету и системе управления университетом. Однако ее сердечный приступ фактически исключил возможность контроля над Кавендишем. Никто толком не знал, чем он занимался последние шесть месяцев. Искусственная матка находилась в процессе создания — вот и все, что было известно Эбботу. И каким-то образом в этом была замешана Миранда.