— Объясните, что за метку? — попросила я.

— Это еще один из наших ритуалов. Родственник покойного должен поставить перед курганом знак, отделяющий его могилу от родового жилища. Суть ритуала — не позволить духу умершего преследовать живых.

— И Мене поставил метку?

— Да, на мальчика это произвело очень сильное впечатление. Подумать только, в чужой стране отца хоронили в точности, как на его родине прощались с великими охотниками, чьи образы он еще смутно помнил.

— Куп просто не может жить без хеппи-эндов, — подал голос Майк. — Скажите ей, что у мальчика потом все было замечательно.

— Да было на самом деле. В семье Уоллесов ему жилось очень даже неплохо. А благодаря тому, что мистер Уоллес работал в музее, Мене частенько в нем бывал. В том числе и на пятом этаже, где хранились предметы эскимосской культуры, тщательно каталогизированные и подробно описанные.

— Довольно странно, что его туда тянуло.

— Думаю, ему было интересно. И он даже не догадывался, что попутно и его самого изучали. Всякий раз, когда Пири привозил новую партию предметов, а эта коллекция пополнялась с каждым годом, звали Мене, и тот рассказывал о любом экспонате — будь то полярная сова или традиционные эскимосские одеяния и оружие. В общем, он был любимцем сотрудников музея. До того самого дня, когда он совершил ужасное открытие.

— В музее?

— Да. В тот момент ему исполнилось, кажется, восемнадцать. Ему тогда уже позволили передвигаться практически по всему музею, он мог осматривать и те экспонаты, к которым его прежде не подпускали.

Клем поднялась, не в силах усидеть на месте.

— Мене обошел множество залов с представителями разных животных — хищных и травоядных, видел самых немыслимых тварей, живших на Земле, обитателей Африки, рыб и земноводных из южных тропических морей, а многие из них даже не успели войти в учебники биологии, по которым он учился в 1906 году.

В ее рассказе я надеялась услышать, что метка, сделанная Мене у изголовья отцовской могилы, до конца дней надежно его защищала, не позволяя мятежному духу преследовать его.

Клем прижала руку к сердцу, словно пытаясь утихомирить его.

— Но вот он попал в зал № 3, где, наверно, сразу ощутил острую ностальгию по дому. Он увидел каяки, выстроившиеся в несколько рядов, санную упряжку, которую тащила свора чучел охотничьих собак, предметы обихода, трофеи многочисленных экспедиций Пири и, наконец, — большой шкаф с надписью: «Экспонат № 5. Останки эскимосского вождя по имени Квисук».

Представляю потрясение юноши от такого черного предательства, этого фарса в виде церемонии, которую он помнил как ритуальное прощание с отцом, легендарным воином, совершенную по обычаям его родной земли.

— Мене оказался перед скелетом своего отца, выставленным за стеклом обычной музейной витрины.

— Молодой человек упал на колени и разрыдался, — продолжила печальный рассказ Клем.

— Но как такое случилось? Как они могли так жестоко обмануть мальчика? — возмутилась я.

— Хорошо еще, что они не сделали из его отца чучело, — попытался Майк разрядить обстановку.

В ответ Клем кинула на него совершенно спокойный взгляд.

— Судя по тому, что рассказывал Мене, в этом он как раз не был уверен. Потому что рядом с подвешенным скелетом в витрине был и муляж Квисука.

— А это что?

— В антропологическом отделе музея таких муляжей очень много. Рабочие делают каркас фигуры, отливают из воска лицо умершего человека, иногда все тело. Получается очень правдоподобная копия. Только, глядя на нее, Мене видел печальное лицо любимого отца. Потом он уже не смог избавиться от мысли, что с его отца сняли кожу, обработали и сделали чучело, как если бы он был животным.

— Но тут он все-таки ошибался? — допытывалась я.

— Попробуйте поднять архивы. Может, вы и достанете настоящие документы. Известный антрополог Франс Боас вел дневник, где, заметьте, прямо указал, что то был фарс. Он пишет, что музейные чиновники инсценировали погребальную церемонию ради того, чтобы отвлечь внимание мальчика от того, что ученые на самом деле проделали с его отцом.

— А что в действительности лежало под шкурами в тот вечер, когда якобы хоронили Квисука?

— Бревно. Кусок дерева размером с человеческий рост.

— Но ведь…

— Если вы, Алекс, считаете, что я все выдумываю… — Клем вынула из сумки тетрадь и положила ее на маленький столик перед собой. — Это вырезки из газет, где освещалась эта эпопея. Настоящее сражение за тело Квисука…

— Сражение? — не поняла я. — Кого с кем?

— Он умер в больнице Бельвью. Врачи собирались сделать вскрытие, но этого же хотели и люди из музея.

— И кто победил?

— Оба учреждения пришли к договоренности. Беднягу препарировали в Бельвью, а скелет достался музею. Знаменитые френологи исследовали его мозг, а уж череп измерили вдоль и поперек.

— Зачем он им?

— Существовала гипотеза о том, что низкий культурный уровень более примитивных народов обусловлен покатостью их лбов. Вследствие чего — недостаточный объем мозга ограничивает умственное развитие. Типичный расистский подход в антропологии того времени.

— Но что тут было изучать-то? — непонимающе поморщился Майк.

— Я не хочу назвать этих ученых фанатиками. Кроме того, наука девятнадцатого столетия была такой почти повсюду. Просто, Майк, эскимосы были им не очень понятны. Ну правда, как эти необразованные люди из крохотного кочевого племени могли себя отлично чувствовать в одном из самых неблагоприятных климатов? Это следует подвергнуть научному анализу, как вы считаете?

Клем бросила взгляд на Мерсера, понимая, что тому вряд ли надо объяснять, на что способен слепой фанатизм, который, оказывается, овладевает не только простыми людьми, но и высокообразованными деятелями науки.

— Слышали о Всемирной выставке 1904 года?[97]

— Джуди Гарланд, Леон Эймс, Мэри Астор, Маргарет О'Брайен, — отчеканил Майк. — «Возьми меня в Сент-Луис, Сент-Луис. Дзинь, дзинь, дзинь, пропели струны сердца».[98]

— Ну это все приятная сторона медали. Пока же Джуди крутила любовь в троллейбусе, мозг Квисука служил одним из самых диковинных экспонатов выставки. И предоставил его Музей естествознания Нью-Йорка.

— Все происходило на глазах подрастающего Мене, который ничего не знал о том, что замаринованные мозги его отца выкатили на Всемирную торговую выставку? Как Уоллес мог пойти на такое после того, как сам вырастил и воспитал мальчика?

— Вы ни за что не угадаете, каким выгодным бизнесом промышлял приемный родитель Мене на своей загородной ферме.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросила я.

Клем присела на ручку кресла и, перелистав пожелтевшие страницы тетради, показала мне фотографии юного Мене в окружении приемной семьи на фоне фермы в Колд-Спринг.

— Вы что-нибудь слышали о мацерировании, или технологии вымачивания?

Никто из нас не был в курсе.

— С помощью ее отбеливают и обезжиривают кости.

Я невольно вздрогнула, вспомнив о том, что нам Зимм рассказывал на прошлой неделе — а казалось, с тех пор будто сто лет прошло, — о новой обезжиривающей установке, приобретенной музеем.

— За домом мистера Уоллеса протекал ручей, и он уговорил дирекцию музея разрешить ему наладить кое-какое производство. Предложил на своей ферме обрабатывать животных, из которых потом делались экспонаты. Попросту говоря, он опускал туши на какое-то время в ручей, где они естественным образом вымывались и обезжиривались.

— И Квисук тоже?..

— Мистер Уоллес лично проследил за очисткой костей эскимосского вождя, тщательно подготовив их для антропологов, а те из них заново сложили скелет. Все это происходило на заднем дворе, пока Мене резвился на просторных лужайках фермы.

— Чудовище!

— В конце концов Уильям Уоллес потерял свою должность в музее — не подумайте, что это было связано с фальшивыми похоронами Квисука, их-то музейные власти как раз одобрили, — а из-за каких-то финансовых нарушений. Всплыли давние махинации: он будто брал с музея деньги за работу, которую еще делал для цирков и зоопарков. Выставил попечителям счет за очистку туши слона, на самом деле заказанную одной цирковой труппой, выступавшей в то время в старом парке перед Мэдисон-сквер.