По обе стороны коридора расположились небольшие лаборатории, заставленные аквариумами и стеклянными емкостями всех размеров. Это было огромное хранилище рыб, насчитывающее не меньше двух миллионов. Для каждой рыбы в аквариуме была предусмотрена необходимая для нее среда, в воду были добавлены соответствующие вещества. Все емкости были подписаны и аккуратно размещены на металлических роликовых стеллажах, словно книги в библиотеке.

— Что это за запах? — полюбопытствовал Майк.

— Который? Мертвых тканей? Консервантов? В музее повсюду витает запах смерти. Мы его, правда, научились маскировать.

Я просматривала метки, прикрепленные к рыбьим скелетам, белизна которых особенно резко выделялась на фоне скучно-серого подвального помещения.

— И как вы это делаете?

— Когда я впервые сюда попал в качестве интерна, привезли огромный остов кита, которого вынесло волной к берегу на Лонг-Айленде. Вонь стояла невыносимая. Тогда мой начальник послал меня в ближайшую аптеку и велел купить бергамотовое масло. Я скупил все, что там было.

— Напомните, что оно из себя представляет, — попросил Майк.

— Это экстракт из кожуры каких-то цитрусов. Запах бергамота напоминает смесь апельсина и мяты. Мы тогда просто намочили кучу тряпок и обернули ими наш экспонат, оставив его на время. Тут у каждого есть свои приемы. Иначе просто невозможно здесь работать.

Майк что-то записывал в блокноте. Скорее всего, делал памятку о том, чтобы попросить Кестенбаума провести экспертизу льняного покрывала, в которое было завернуто тело Катрины. Вдруг оно было пропитано каким-то раствором, способным скрывать запах разложения. Сладковатый аромат, распространившийся в фургоне, едва открыли крышку гроба, вполне мог оказаться именно запахом бергамота.

— Зимм, вообразите, что вы хотите кого-то здесь убить. Как бы вы это сделали? — Майк пытался выяснить, все ли служащие музея знают о запасах мышьяка. В прессе еще ничего не было сказано о причине гибели Катрины.

Молодой человек провел нас мимо рентгеновской лаборатории отдела ихтиологии в комнату, сплошь заставленную трехфутовыми аквариумами, где плавала всякая живность.

— У вас есть знакомый со слабым сердцем? Тогда подойдет электрическая каракатица. Африканская. Когда ее рассердить, она может выпустить заряд около трехсот вольт.

Коричневые усатые твари заметались в аквариуме, а самая настырная прилипла к стеклянной стенке носом, словно в подтверждение слов Зимма.

— А здесь хранятся образцы тканей для молекулярных исследований. — Он пересек коридор и включил свет в маленькой лаборатории, расположенной напротив той, откуда мы вышли. Там стояли два огромных бака с надписями «ОПАСНО». — Жидкий азот. Если хоть на минуту сунуть туда голову, наступит верная смерть от холода. Быстро, тихо и очень больно.

— А как от тела избавитесь? — поинтересовался Майк.

— Ну я бы мог его хранить в холодильной камере до тех пор, пока бы что-нибудь не придумал. Я ведь с насекомыми работаю, понимаете? А у нас редкие экспонаты не влезут в стеклянный сосуд. Разве что парочка гигантских жуков из джунглей Амазонии или Африки. Вам бы с ребятами из отдела млекопитающих поговорить. Им, кстати, недавно завезли новый обезжириватель.

— Это что?

— Подумайте, вы же детектив. Как они, по-вашему, очищают скелеты? У них есть специальная установка для обезжиривания, самой последней разработки. Туда хоть череп слона можно сунуть на пару дней, и на нем не останется ни крупинки жира. Однако, для пущей верности, мы им одалживаем кое-каких наших жуков, чтобы выгрызли то, что еще могло остаться. А уж потом экспонат помещают в криокамеру, где убиваются все микробы. После полной обработки экспонат получается чистеньким, как стеклышко.

Я не обращала внимания на полуденное урчанье пустого желудка. Окружающие экспонаты вкупе с рассказами молодого ученого напрочь прогнали всякий аппетит.

Потом Зимм повел нас дальше по длинному темному коридору, и мы еще один раз свернули за угол.

— Слышали про латимерию? — спросил Зимм.

— Нет.

— Это исчезнувшее звено в эволюции рыб. Несколько столетий подряд все, кто ни пытался ее отыскать, находили лишь окаменевшие останки. Ученые думали, что она вымерла пару миллионов лет назад. В длину латимерия достигала пять футов, имела очень необычное строение плавников и была живородящей. Но в 1938 году ее подобрал один трал у берегов Южной Африки. В том районе проводил исследования один молодой ученый, который зарисовал эту рыбину и отправил ее в наш музей. С тех пор она у нас и хранится.

— Та самая рыба?

— Да. Заспиртована.

— Почему сотрудники музея так часто используют это выражение?

— Потому что спирт один из лучших консервантов. Эта красавица, несмотря на почтенные шестьдесят лет, выглядит так, будто ее только что выловили из океана. Все благодаря семидесятипроцентному раствору этилового спирта. — Сказав это, Зимм еще раз повернул за угол, и мы оказались в просторной комнате.

— Смотрите. Вот ее усыпальница.

Мы оказались перед шестифутовым металлическим резервуаром с навесной крышкой. Три фута в ширину, два в высоту, а емкость такая, что в нем вполне могла бы разместиться не только доисторическая рыбина или крупная акула, но практически любой из моих знакомых.

Зимм отодвинул крышку тяжелого металлического бака.

— Отойдите, — посоветовал он. — Даже запах спирта может сбить с ног.

Он оказался прав. У меня тут же перехватило дыхание, и мгновенно воскресли воспоминания о первых вскрытиях в отделении судмедэкспертизы, на которых пришлось присутствовать в период обучения.

Одной рукой прикрыв рот, другой я ухватилась за край контейнера. Мы с Майком смотрели на чудище, чей единственный остекленевший глаз бессмысленно таращился на нас. Зимм погрузил руки в мутную жидкость и вытащил латимерию, чтобы мы ее лучше разглядели. Рыбина была здоровее Катрины Грутен.

Майк больше заинтересовался контейнером, чем самой рыбой.

— Из чего он? — спросил он, постучав по его внутренней стороне.

— Бак обшит нержавеющей сталью. Трудно представить, что в помещении, где долго держится такой запах, могут работать люди, верно?

— Да, я вряд ли бы выдержал до конца дня, — признался Майк. — И как много у вас таких баков?

— Возможно, четыре или шесть. На следующей неделе уточню, — пообещал Зимм.

— А где остальные?

Зимм пожал плечами.

— Этот единственный с постоянным обитателем. Другие контейнеры перемещают при необходимости.

Мы обошли почти все помещения, но нигде не было видно похожих на металлические гробы емкостей.

— Они ведь не маленькие, их не так просто спрятать.

— Не думаю, что их кто-то намеренно прятал. — Зимм пожал плечами. — Наверняка одни стоят где-нибудь в углу какой-то лаборатории, другие — на складе. Поверьте, мисс Купер, вам нужно привести сюда целую армию, чтобы внимательно осмотреть все помещения. А мистер Мамдуба вряд ли это разрешит.

— Вы могли бы нам устроить встречу с теми друзьями Катрины, о которых вы говорили?

— Не знаю, кто из них сегодня работает. — Зимм явно был смущен, как видно, не хотел вовлекать в расследование своих знакомых.

— Мы хотим поговорить с людьми, которым доверяла Катрина. С теми, кого она, возможно, посвятила в планы отъезда в Южную Африку.

— Я уже упоминал об одной женщине, которая больше здесь не работает. Но ее имя мне неизвестно. Я знаю только, как она выглядит. И то, что она антрополог и что ее попросили уволиться и…

— Уволиться? — насторожился Майк.

— Именно. Потому она и в Лондоне.

— А что такое нужно сделать, чтобы вас уволили из Музея естествознания? — удивилась я.

— Скорее всего, украсть что-нибудь, но это не ее случай, — сказал Зимм. — Поговаривали, будто она не сошлась с кем-то из администрации.

— Мамдубой?

— Нет, но он наверняка в курсе этой истории.

Майк снова черкнул что-то в блокноте.