— Но она все же уволилась? — спросил Майк.

— Пару месяцев спустя, незадолго до рождественских отпусков. Я нашел ее заявление в архиве, — сказал Беллинджер, подходя к своему столу. — Она хотела покинуть Нью-Йорк до Нового года. Если я правильно помню, тогда разразилась снежная буря. Было неудивительно, что она хочет отсюда выбраться до того, как тут все бы замело.

Майк Чепмен подмигнул мне заговорщицки.

— Ага, мисс Купер тогда как раз решила отсидеться дома, да? Из-за убийцы.

Я постаралась не вспоминать о прошлогодней декабрьской встрече с кровожадным убийцей. Мерсер вернул нас к делу Катрины Грутен.

— В период между августом, когда она вам сообщила об изнасиловании, и подачей заявления об уходе вы не заметили в ее поведении никаких изменений?

— Все, кого я знал, изменились, мистер Уоллас, — негромко сказал Беллинджер. — После одиннадцатого сентября.

Я глубоко вздохнула, вспомнив об ужасающих событиях того дня.

— Может быть, из-за этого я недостаточно чутко отнесся к состоянию Катрины. Мы все стали как-то недоверчивы друг к другу, испуганы и зациклены на себе. А Катрина из такого состояния и не выходила. О чем говорит хотя бы случай с Ллойдом. Плюс ко всему депрессия и общее плохое самочувствие.

— Она была больна?

— Я полагаю, вам, трем детективам, не надо объяснять, что она пережила. После изнасилования вся жизнь Катрины переменилась. Она потеряла доверие к людям, не могла задерживаться допоздна на работе. Ей нелегко было добираться до Клойстерс, потому что нужно проходить или проезжать через парк, а позволить себе ежедневные поездки на такси она не могла. Но как же это состояние называется? ПТСИ?

Посттравматический синдром изнасилования. Люди, ставшие жертвами жестокого преступления, еще долгие месяцы или даже годы переживали случившееся. Симптомы у всех наблюдались разные — начиная с бессонницы и расстройства пищеварения и заканчивая резкой потерей веса и другими серьезными нарушениями. Конечно, были и такие пострадавшие, которые быстро приходили в себя и редко вспоминали о случившемся. Но это редкие и счастливые исключения, чаще всего жертвы не могли прийти в себя в течение нескольких месяцев или даже лет.

— Откуда вы это знаете? — удивилась я.

— От ее консультанта. После того как Катрина мне доверилась, я спросил у нее разрешения поговорить по поводу ее проблемы с кем-то из специалистов.

— А вы помните, кто это был?

В медицинском заключении, которое просмотрел Мерсер, была пометка о том, что Катрина Грутен отказалась от психологического консультирования.

Беллинджер перелистал толстый ежедневник.

— Лозелли. Гэрриет Лозелли. Вам дать ее номер?

— Так, все понятно, — сказал Майк. — Хоть бы раз выключить эту плаксивую шарманку, которая ноет только одно: «Все-вы-копы-негодяи-бесчувственные». Ее мерзкий ротик заводит эту песенку при виде любого детектива в приемном покое «неотложки», при встрече с очередной потерпевшей.

У нас были превосходные консультационные центры специально для жертв изнасилования во всех больницах города, где работали опытные психологи и социальные работники, которые выезжали на место происшествия в любой час дня и ночи. Как же угораздило Катрину наткнуться на эту Гэрриет? Это была самая противная, тупая и эгоцентричная особа, подвизающаяся в этой службе.

— А вы лично общались с Лозелли?

— Да, Катрина передала мне, что она согласна встретиться со мной.

— О чем вы с ней говорили? О душевных переживаниях, настроении Катрины?

— Не совсем. Меня больше беспокоило ее физическое состояние.

Мерсер отложил свою ручку на стол, и мы втроем внимательно посмотрели на Беллинджера.

— Что вы имеете в виду?

— После нашего доверительного разговора я стал за ней присматривать. К примеру, если она задерживалась на работе допоздна, я вызывал для нее машину. Когда замечал, что Катрина не обедает, брал для нее сандвич. К середине осени, если точнее, к октябрю, она, на мой взгляд, совсем неважно выглядела.

— Вы не спрашивали ее, в чем дело?

— Не знаю, как с этим обстоит на вашей работе, мисс Купер, но у нас строгие правила относительно сексуальных домогательств. Начальство невольно оказалось зависимым от «поправки-22».[50]

— «Катрина, как-то вы не так сегодня выглядите. Мне кажется, или вы действительно похудели на несколько фунтов. Что-то нет в ваших глазах искорки, с которой вы недавно обсуждали со мной покупку музеем гобелена из Бордо ценой в один миллион триста тысяч долларов». Одни проблемы с этими инструкциями. Я говорил об этом даже с женой… и она сказала, что это меня, в общем, не касается. Чтобы я оставил Катрину в покое.

— И все? Больше вы ни с кем об этом не разговаривали?

— Конечно, разговаривал. С Пьером Тибодо. Он ведь у нас самый главный. Однажды я схватил его буквально за шкирку и сказал, что у одной из наших молодых талантливых сотрудниц проблемы и надо бы ей помочь, если мы собираемся делать на нее какие-то ставки.

— Он что-нибудь предпринял? — спросил Мерсер.

— Нет. Знаете, какой была его реакция? Когда я ему сообщил, что пару месяцев назад она подверглась насилию, он мне сказал, чтобы я забыл об этом нашем телефонном разговоре. И велел уничтожить все, что имелось у меня по факту ее изнасилования.

— Что-что? — спросил Майк.

Беллинджер озвучил мои предположения:

— Тибодо беспокоило лишь то, чем данная ситуация могла обернуться для музея. Его пугало возможное судебное разбирательство. «Пьер, — говорил я ему, — у этой девушки неприятности. Причем, судя по всему, что-то весьма серьезное, нам бы надо вмешаться». Но он все отмахивался. Он все время думает только о деньгах. Тибодо опасался того, что Катрина наверняка захочет предъявить иск музею.

— Я чего-то тут не улавливаю, — произнес Майк, переводя взгляд на меня.

— Ну разумеется, не улавливаешь. Сотрудница Клойстерс оставалась на сверхурочную работу, быть может, для того, чтобы успеть к поставленному сроку подготовить все для той же выставки. — Беллинджер, соглашаясь со мной, кивнул. — Домой уходит поздно, подвергается нападению, причем, заметь, на территории музея. Никого не поймали, никого за это преступление не осудили. Потерпевшая переживает тяжелый психологический кризис. Возможно, в один прекрасный день она и поправится после комплексного дорогостоящего лечения. Но, может, и нет. Вот за это молчание музей и платит ей полмиллиона долларов. Чтобы туристы не пугались, а коллеги не напрягались.

— Тибодо знал, о ком именно идет речь? Знал, что это Катрина Грутен? То есть, хочу сказать, вы называли ее имя? — Майк, очевидно, вспомнил, как директор притворился, будто не знает убитую, когда мы показали ему ее фотографию.

Беллинджер на несколько секунд задумался.

— Я в этом не уверен. Пьер ее пару раз встречал, но это всегда происходило при большом скоплении народа, обычно на каких-нибудь собраниях. Сомневаюсь, что он знал Катрину лично. Но важно ли, о ком именно я говорил? Если я решил к нему обратиться, значит, это того стоило.

— А вы еще с кем-нибудь говорили о Грутен?

— Да, с двумя женщинами, ее коллегами. Думал, они будут отзывчивее из женской солидарности. — Беллинджер покачал головой, произнося эти слова. — Обе знали Катрину с первого оргсобрания по поводу предстоящей выставки. Я говорю о Еве Дрекслер, референте Тибодо, и Анне Фридрих, заведующей одного из отделов Метрополитен.

— Мы их обеих вчера видели, — кивнул Майк. — И как они отреагировали?

— Я был глупцом, полагая, что Ева хоть шаг сделает наперекор воле Тибодо. Она все внимательно выслушала и попросила меня в дальнейшем держать ее в курсе событий. Но главным образом Ева мне посоветовала не беспокоиться об этом. Сказала, что это «женская проблема» и Катрина с ней обязательно справится.

— А что сказала Анна?

— Та была более чуткой. Она-то и посоветовала мне обратиться к специалисту. Сама Анна, кстати, тоже обратила внимание на перемены, произошедшие с Катриной. Еще Анна сказала, что будет лучше, если я сам свяжусь с консультантом, ведь именно у меня работала Катрина.