Где машина? Серебристая «вольво», модель 2004 года, стоит на своем месте, напротив хоров церкви.

Чертова куртка!

Малин с трудом опускает руку в карман, где, как она полагает, должны быть ключи, но их там нет. Она ощупывает другой карман, третий. Проклятье! Неужели забыла дома? Потом до нее доходит: ключи в джинсах, в переднем кармане.

Окоченевшие пальцы болят, когда она пытается засунуть их в нужный карман, но искомое действительно там.

Открывайся же, проклятая дверь! Замочную скважину мороз пощадил, и вот уже Малин устраивается на переднем сиденье, проклиная всех и вся: холод, мотор, который только кряхтит и отказывается заводиться.

Она пробует снова и снова.

Напрасно.

Малин выползает наружу. Придется ехать на автобусе, но она смутно представляет, где он останавливается.

К дьяволу эту зиму и эту машину!

В это время звонит телефон, и Малин хватает пронзительно визжащую пластмассовую штуку, не озаботившись даже взглянуть, от кого звонок.

— Да, Малин Форс.

— Это Зак.

— Моя проклятая машина не заводится.

— Не беспокойся. Малин, послушай, произошло черт знает что. Я подъеду и расскажу. Буду через десять минут.

Слова Зака будто повисают в воздухе. По голосу Малин поняла, что произошло нечто действительно серьезное — такое, что заставит еще больше возненавидеть эту зиму, самую холодную на памяти людской. Теперь она наконец показала свое истинное лицо.

В салоне гремит немецкая хоровая музыка. Закариас, иначе Зак Мартинссон, крепко держит руль, проезжая мимо вилл на окраине района Хьюльсбру. За боковыми окнами мелькают красные и зеленые фасады просторных таунхаусов; крашеные доски покрыты инеем, а деревья, за тридцать с лишним лет существования района успевшие вырасти в стройных великанов, выглядят уставшими от мороза. Тем не менее в целом улицы имеют на удивление теплый, уютный и благополучный вид.

«Медицинское гетто», — вспомнилось Заку. Так называют это место в городе. Район пользуется несомненной популярностью среди докторов местной больницы. Напротив, по другую сторону трассы Стюрефорследен, за парковкой, видны невысокие белые многоквартирные дома района Экхольм — пристанище тысяч иммигрантов и коренных шведов, занимающих нижние ступеньки общественной лестницы.

Голос у Малин был усталый, но не то чтобы заспанный. Может, плохо спала и стоило спросить, не случилось ли что? Впрочем, нет. Ей не нравится, когда спрашивают о самочувствии.

Зак старается не думать о том, куда они поедут, даже знать не хочет, как это все выглядит. Увидят в свое время. Но парни из патрульной машины были, похоже, порядком напуганы, что неудивительно, если все действительно так, как они рассказывают. С годами он привык отодвигать этот проклятый момент как можно дальше, даже если это откровенно вредило делу.

Юханнелунд.

Футбольная площадка юношеского клуба внизу, возле Стонгона,[7] покрыта снегом. Здесь Мартин играл с командой «Сааба», пока не решил целиком посвятить себя хоккею. «Я никогда не был „футбольным папой“,— думает Зак, — и даже теперь, когда у мальчика все так хорошо складывается, почти не утруждаю себя посещением матчей. Вчерашняя игра стала серьезным испытанием, и все же они разбили „Ферьестад“: четыре — три. Не могу полюбить эту игру, как ни стараюсь. Ерунда какая-то…»

«Любовь, — думает Зак. — Она либо есть, либо ее нет. Как моя любовь к хоровому пению».

Вот уже почти десять лет он поет в хоре под названием «Да Капо», и они занимаются два раза в неделю. Примерно раз в месяц устраиваются концерты, а раз в год — поездка на какой-нибудь фестиваль.

Заку нравятся легкие отношения между хористами. Никого не волнует, чем занимаются другие в свободное от музыки время; они встречаются, разговаривают и, конечно, поют. Иногда, стоя среди товарищей в какой-нибудь церкви, пронизанной светом и звуками, он понимает, что, может быть, действительно принадлежит чему-то такому, что больше его собственной незначительной персоны. Как будто в песне живет простая и понятная радость, в которой нет места злу.

Потому что от зла следует держаться на расстоянии, и как можно большем.

Сейчас, когда он едет на встречу со злом, это можно сказать с полной уверенностью.

Фолькунгаваллен.

Следующая ступень в футбольной иерархии. Стадиону не уделяют должного внимания, и он явно нуждается в ремонте. Женская команда ФФ из Линчёпинга одна из лучших в стране и никогда не подводила болельщиков. Многие девушки играют в национальной сборной. Дальше — бассейн, потом новое здание возле гаража. Зак сворачивает на Хамнгатан, мимо торговых центров «Хемчёп» и «Оленс» и наконец видит Малин — она стоит у ворот, наверное, совсем продрогшая. Неужели не догадалась подождать в подъезде?

Малин ежится, хлопает себя руками, но в этих ее движениях чувствуется какая-то решительность. Она крепко стоит на ногах, словно вросла в землю от мороза и осознания того, что это только начало еще одного рабочего дня, который ей предстоит посвятить избранному делу.

«Эта женщина просто создана для работы в полиции, — думает Зак. — Не хотел бы я оказаться на месте преступника, за которым она охотится».

И тут же шепчет: «Черт возьми, Малин, что еще готовит нам этот денек?»

Хоровое пение включено на минимальную громкость. Сотни голосов шепчут в салоне.

«Что значит человеческий голос?» — размышляет Малин.

Его колкость, хрипота. Или это способ приглушить слова на полпути?

У Зака самый хриплый голос из всех, какие Малин приходилось слышать. В нем присутствуют острые, требовательные нотки; они пропадают, когда Зак поет, но сейчас, когда он рассказывает о случившемся, звучат особенно отчетливо.

— Это действительно дьявольское зрелище, — говорит он, и хрипота придает его словам особую резкость. — Парни из машины так и сказали, когда позвонили нам. Хотя разве когда-то бывало иначе?

— Как — иначе?

— Когда-нибудь это зрелище бывает приятным?

Зак сидит рядом с ней, за рулем «вольво», взгляд его неотрывно скользит по глянцу дороги.

Глаза.

Он доверяет им. Глаза дают нам девяносто процентов тех впечатлений, из которых складывается облик окружающего мира. То, чего мы не видим, для нас не существует. Почти. Все, что угодно, можно спрятать в шкаф — и проблема решена. Только так.

— Никогда, — соглашается Малин.

Зак кивает. Его обритая голова на необыкновенно длинной шее существует словно бы отдельно от его короткого жилистого тела. Кожа на скулах стянута.

Со своего места Малин не может видеть его глаза, но полагается на свою память.

Она знает его глаза — глубоко посаженные, как правило — спокойные. Мягкого серо-зеленого цвета, они все время оживлены приглушенным, можно сказать, вечным светом, стойким и нежным одновременно.

Заку сорок пять лет, опыт придает ему уравновешенности, и в то же время с годами он стал более непримиримым, беспокойным. Как-то раз на рождественской вечеринке, после водки, которой Зак выпил слишком много, и нескольких кружек пива он ей признался: «Малин, в нашей борьбе с ними, как это ни печально, иногда мы вынуждены прибегать к их методам. Это единственный язык, который понимают люди такого сорта». Он произнес это без горечи и без удовлетворения. Просто констатировал.

Беспокойства Зака не видно со стороны, но она его чувствует. Как он может не переживать за матчи Мартина?

«…Дьявольское зрелище».

Между звонком Зака и его появлением у дома Малин прошло одиннадцать минут. Его короткие, четкие фразы встряхнули ее, и, усаживаясь в машину, она словно против воли ощутила душевный подъем.

Линчёпинг за окнами автомобиля.

Маленький, но ненасытный город. История, покрытая тонким слоем лака.

Бывший город фабрик, куда крестьяне округи съезжались на рынок, стал университетским центром. Предприятия по большей части закрылись, жители по мере возможности постарались получить образование — и вот на равнине вырос самый тщеславный из городов страны, населенный необычными людьми.