Туве кивает.

— Слишком много работы, — отвечает Малин.

— Тот, на дереве?

— Ммм…

— Тогда тебе есть чем заняться на выходные.

— Ты приехал на «саабе»?

— Нет, на «вольво». На нем шипованные шины. На остальных так и не сменил.

Большинство мужчин сходят с ума от автомобилей, но Янне особенно. В гараже у него четыре машины — на разных стадиях развала или ремонта, как он сам говорит. Она их терпеть не могла, даже совсем новенькие. Что было тому виной — инерция, недостаток воображения, безразличие? Системное мышление топорно. Любовь требует совершенно иного подхода.

— Что вы придумали?

— Не знаю, — отвечает Янне. — При таком морозе вариантов не много. Что скажешь, Туве? Может, возьмем несколько фильмов, накупим сладостей и выбросим ключи за окошко? Или ты хочешь читать?

— Фильмы — звучит отлично. Но у меня есть парочка замечательных книг.

— В любом случае вам неплохо было бы прогуляться, — вмешивается Малин.

— Мама, мы решим это сами.

— Можем прокатиться до станции, — подает идею Янне, — поиграть во флорбол[16] с пожарной командой. Как ты, Туве?

Туве закатывает глаза, медлит, словно оценивая, насколько серьезен ее отец.

— Никогда в жизни.

— Тогда решено. Остаются фильмы.

Малин устало смотрит на Янне, и он не отводит карих глаз, он никогда не делал этого. Когда он исчезает, то всем своим великолепным телом, всей душой устремляется в те места, где, вполне возможно, нуждаются в помощи, не оказав которую он не сможет жить дальше.

Помощь.

Вот то слово, которое он пускает в оборот, когда дом, квартира становятся слишком тесными. А потом все сначала.

Когда Янне пришел сегодня, она обняла его, крепко прижала к себе, и он ответил на ее ласку. Он всегда делает так, а она хотела его удержать, не выпускать из объятий, просить переждать мороз с ней, дома, просить его остаться, подождать.

Но вместо всего этого она пришла в себя и нашла способ избавиться от него, чем привела его в смущение, как будто это он первый обнял ее. Это тоже способ задать вопрос при помощи мускулов: «Что ты делаешь? Мы ведь давно уже не муж и жена, и ты не хуже меня знаешь, что это невозможно».

— Ты хорошо спал?

Янне кивает, но Малин видит, что скрывается за этим кивком — ложь.

— Только страшно вспотел.

— Несмотря на такой холод?

— Несмотря на холод.

— Ты готова, Туве?

— Готова.

— Тогда пошли.

— Пока, мама.

Они ушли. Вернутся завтра, в субботу вечером. Воскресенье проведем вместе.

Чем мне заняться?

Ждать телефонного звонка? Читать газету? Думать?

Нет. Мысли быстро превращаются в лес, в котором легко заблудиться.

— Он умер от ударов по голове. Преступник наносил удары тупым предметом, как будто в ярости, по разным частям черепа, по лицу, пока оно не превратилось в сплошное месиво, как сейчас. Он был жив, когда его били, но, по всей вероятности, почти сразу потерял сознание. Преступник или преступники, скорее всего, использовали также нож.

Карин Юханнисон стоит возле синего тела, покоящегося на стальной поверхности секционного стола. Руки, ноги и голова неуклюже торчат в разные стороны. Живот разорван, куски кожи и жира с разных частей тела завернуты в четыре чехла, кишечник превратился в кашу. Череп надпилен, как и надлежит, в затылочной части.

«Как будто довольно методично и в то же время спонтанно, — думает Малин. — Словно все было спланировано заранее, но потом преступник потерял над собой контроль».

Звонка судмедэксперта ждали с утра и до вечера. «Он должен был оттаять, прежде чем я смогла начать, — объяснила Карин по телефону. — Но когда начала, дело прояснилось быстро».

Зак молча стоит возле Малин, внешне невозмутимый. Он видел смерть много раз и усвоил, что вникнуть в это невозможно.

Карин работает со смертью, но не понимает ее. Вероятно, еще ни один человек не уразумел этого, но многие из нас все-таки чувствуют, что такое смерть. «Карин, — думает Малин, — не понимает многого из того, что связано с этой подвальной комнатой. Она трудолюбива и приносит много пользы, совсем как инструменты, при помощи которых работает, совсем как это помещение».

Это самый функциональный из ликов смерти.

Белые стены, маленькие окна под потолком, шкафы из нержавеющей стали и полки, где хранится собранная в папки специальная литература, марля, хирургические перчатки и другое. На полу линолеум неопределенных оттенков синего — легко моющийся, практичный и недорогой. Малин никак не может привыкнуть к этой комнате и ее назначению, хотя возвращается сюда снова и снова.

— Он умер не в петле, — говорит Карин. — Он был уже мертв, когда его повесили на дерево. Если бы он умер от удушения, кровь не пошла бы в головной мозг: у повешенных сосуды затыкаются, если говорить непрофессиональным языком. Здесь, наоборот, удары по голове заставили сердце работать в бешеном темпе, отсюда и ненормальный объем крови.

— Как давно перед этим он умер?

— Что ты имеешь в виду? Как давно вообще?

— Нет, перед тем, как его повесили.

— Полагаю, не меньше пяти часов. Или даже чуть больше. Учитывая, что у висящего тела кровь не скопилась в ногах.

— А что с ударами по телу? — спрашивает Зак.

— С ударами?

— Что ты можешь сказать об этом?

— Безусловно, удары причиняли бы боль, если он был в сознании, но не смертельные. Рваные раны на ногах указывают, что его перемещали — кто-то волок тело по мокрой земле, поскольку в ранах почва, частицы ткани. Его раздели после того, как избили, а потом волочили тело. Я так думаю. Собственно, причиной смерти были ножевые ранения.

— А отпечатки зубов? — спрашивает Зак.

— Зубов у него меньше, чем нужно. В основном были выбиты. Видите? — Карин берет мертвеца за запястье.

Малин кивает.

— Здесь были кандалы. Таким образом они повесили его на дерево.

— Они?

— Я не знаю. Вы полагаете, что это мог сделать один человек? Здесь ведь нужна немалая физическая сила.

— Не исключено, — отвечает Малин.

Зак качает головой:

— Этого мы пока не знаем.

Под снегом ничего не обнаружили — если не считать нескольких окурков, бумаги из-под кексов и мороженого, но старой, вряд ли этого года производства. А окурки, похоже, еще старше и пролежали здесь несколько лет. Они, или он, или она не оставили после себя никаких следов.

— Что-нибудь еще?

— Под ногтями ничего нет. Никаких следов борьбы — это подтверждает, что его застали врасплох. А у вас есть что-нибудь? Никто ничего не сообщал?

— Полная тишина, — отвечает Малин. — Никто ничего.

— То есть его никто не ищет.

— Этого мы пока не знаем, — уточняет Зак.

Если бы я еще мог выражаться на вашем языке, если бы я мог поднятая и говорить с вами, вылечить вашу глухоту, я сказал бы вам: хватит задавать вопросы.

Что в них проку?

Что случилось, то случилось, и ничего уже не изменишь. Я знаю, кто сделал это, успел увидеть краешком глаза, заметить, как ко мне приблизилась смерть, медленная и мгновенная одновременно. И черная.

Потом она, смерть, стала белой.

Как только что выпавший снег. Белый — это цвет, который гасит наш мозг. Многообещающий фейерверк, короче вдоха. А потом, когда сознание вернулось ко мне, я увидел все это, свободный и несвободный в то же время.

Вы действительно хотите это знать?

Вы действительно хотите, чтобы я рассказал вам эту историю? Я так не думаю. Все гораздо хуже, страшнее, мрачнее, немилосерднее, чем вы можете себе представить. Ступайте же и выберите тропу, что приведет вас прямо в сердце того мира, где только тела, но не души могут жить и дышать, где мы только химия, генетический код. Того мира, вне которого, может быть, и ваши слова не имеют смысла.