— Техники заметили бы.

— Ты уверена?

Малин потирает лоб.

— Нет, это не всегда можно установить.

— А соседи? Они ничего особенного не заметили?

— Эдхольм, который обходил квартиры, говорит, что ничего.

Головная боль отступила, но Малин все еще чувствует себя какой-то опухшей и несвежей, как бывает, когда алкоголь выветривается из организма.

— Как давно он умер, по мнению Карин? Часов шестнадцать — двадцать назад? Могли здесь кто-нибудь побывать за это время? Или же вся его нечистоплотность — выдумка?

На плите индийский котелок с цыпленком карри, по квартире распространяется запах чеснока, имбиря и куркумы. Малин чувствует голод, всем телом.

Нарубить, нарезать, разлить. Нажарить и наварить.

Пиво налито. Нет ничего лучше к пиву, чем карри.

Только что звонил Янне. Четверть восьмого. Они в пути. Вот она слышит, как ключ поворачивается в замочной скважине, и спешит им навстречу. Туве слишком возбуждена и как будто специально для нее демонстрирует свою радость.

— Мама, мама! Мы посмотрели пять фильмов за выходные! Пять, и все, кроме одного, хорошие!

Янне стоит в зале за спиной радостной Туве. Вид у него виноватый, но довольно самоуверенный, словно говорящий: «Когда она со мной, решения принимаю я. И дискуссии на эту тему мы давно уже прекратили».

— И что это были за фильмы?

— Все Ингмара Бергмана.

Немая сцена. Один из тех маленьких спектаклей, которые они так любят для нее устраивать.

— Вот как! — Малин не может сдержать смех.

— И они были замечательные.

— Ты приготовила карри? — спрашивает Янне. — После мороза — самое то.

— Разумеется, Туве. Мама верит тебе. Но все-таки что за фильмы?

— Мы смотрели «Клубничную страну».

— Туве, фильм называется «Земляничная поляна». Но его мы не видели.

— Хорошо. Мы смотрели «Ночь живых мертвецов».

Что? Янне, ты с ума сошел? «Живые мертвецы» — так и крутится в голове.

— Мы были и на станции тоже, — добавляет Янне. — И занимались бодибилдингом.

— Бодибилдингом?

— Да, я попробовала, — продолжает Туве. — Мама, ты не представляешь, как это здорово!

— Из этого котелка чертовски вкусно пахнет.

Беговая дорожка в тренажерном зале полицейского участка. Жим лежа. Над штангой склоняется Юхан Якобссон:

— Еще разок, Малин. Давай, неженка…

Пропотеть. Отжаться. Стать простой и естественной. Если хочешь получить заряд энергии, ничего нет лучше физических упражнений.

— А ты, мама, чем занималась?

— А как думаешь? Работала.

— Сегодня вечером ты тоже будешь работать?

— Пока не знаю, поэтому и приготовила еду.

— Что?

— А ты не чувствуешь запаха?

— Карри. И цыпленок? — Туве не скрывает своего энтузиазма.

— Ну, теперь я пойду, — говорит Янне, опуская руки. — Созвонимся на неделе.

— Созвонимся, — отзывается Малин.

Янне открывает дверь.

— Не хочешь остаться на карри? — добавляет она, когда он уже на пороге. — Там и на тебя хватит.

Шестое февраля, понедельник

Малин спросонья протирает глаза.

Надо начинать день.

Мюсли, фрукты и простокваша. И кофе, кофе, кофе.

— Мама, доброе утро.

Туве, уже одетая, стоит в прихожей — раньше обычного. Малин, наоборот, встает позже. Вчера они целый день провели дома: готовили, читали. Туве разрешила матери поработать, если хочет, но Малин подавила в себе желание съездить в полицейский участок.

— Доброе утро. Ты будешь дома вечером, когда я вернусь?

— Может быть.

Дверь закрывается. Вчера девушка с четвертого канала объявила прогноз: «Итак, опустится еще более холодный — да, это так, — более холодный циклон с Баренцева моря, который накроет страну, словно крышкой, вплоть до Сконе.[23] И если уж вам непременно нужно на улицу, одевайтесь как следует».

Нужно на улицу?

Я хочу на улицу. Хочу и дальше разбираться с этим.

Мяченосец.

Кем же ты все-таки был?

Малин держит холодный руль одной рукой, в мобильнике звучит голос Шёмана.

Люди спешат на работу, дрожат на автобусной остановке возле площади Тредгордсторгет. Пар от их дыхания, смешиваясь с воздухом, вьется дальше вокруг пестрых домов на площади: зданий постройки тридцатых годов, с квартирами, о которых можно мечтать, зданий пятидесятых с магазинами на первых этажах и претенциозного дома начала века на углу, где когда-то был музыкальный магазин — теперь его закрыли.

— Звонили из дома престарелых в Юнгсбру, он называется «Вреталиден», — рассказывает по телефону Шёман. — Там есть какой-то старик девяноста шести лет, который якобы поведал одной из сотрудниц массу разных вещей о Мяченосце и его семье. Они читали ему газету — сам он, конечно, плохо видит, — и вот он пустился в воспоминания. Медсестра его отделения позвонила, полагая, что будет лучше, если мы его выслушаем. Можете сразу заняться этим.

— А сам старик не против встречи?

— Видимо, нет.

— Как его зовут?

— Готфрид Карлссон. Фамилия медсестры — Херманссон.

— А имя?

— Она представилась просто как сестра Херманссон. Думаю, тебе лучше действовать через нее.

— Так говоришь, «Вреталиден»? Я еду туда немедленно.

— Возьмешь с собой Зака?

— Нет, поеду одна.

Малин тормозит, разворачивается, успевая прошмыгнуть прямо под носом у двести одиннадцатого автобуса, направляющегося в сторону университетской клиники.

Шофер сигналит, грозит кулаком.

«Sorry», — извиняется про себя Малин.

— А в архивах что-нибудь нашли?

— Они только начали. Его ведь нет в компьютере. Но мы ищем другое, будем заниматься этим в течение дня. Позвони сразу же, как только что-нибудь появится.

Звучит еще несколько вежливых фраз, потом наступает тишина. Теперь только мотор гудит, когда Малин переключает скорость.

«Вреталиден».

Это дом престарелых гостиничного типа, достраивался и перестраивался в течение многих лет и теперь представляет собой странное сочетание строгой архитектуры пятидесятых с постмодернистскими формами восьмидесятых.

Комплекс расположен в низине, в сотне метров от школы — между ними всего пара переулков да жилой дом из красного кирпича. С другой стороны простираются владения садового предприятия «Вестер», где выращивают клубнику, тепличные постройки обозначают их границу с юга.

Но сейчас все белым-бело.

«Зима не имеет запаха», — думает Малин, когда, съежившись, совершает короткую пробежку от автостоянки до входа в заведение. В стеклянной клетке неторопливо вращается дверь-«вертушка». Малин медлит. Летом того года, когда ей исполнилось шестнадцать, за год до знакомства с Янне, она работала в больнице и ей там не нравилось. Позже она объясняла себе это тем, что была слишком молода и не могла вынести недуги и беспомощность старости и ей не хватало опыта, чтобы ухаживать за пожилыми людьми. Многое из того, что приходилось делать, казалось ей отталкивающим, но зато нравилось говорить со стариками. Когда позволяло время, она брала на себя роль компаньонки и слушала их рассказы о жизни. Многие любили рассказывать, погружаться в воспоминания — те, кто еще был в состоянии говорить. Один вопрос для затравки — и они окунались в прошлое, а ей оставалось только оживлять беседу, вставляя отдельные реплики.

Белая регистрационная стойка.

Несколько дядюшек в инвалидных колясках, похожих на кресла. Инсульт?

Альцгеймер на последних стадиях? «Ты хорошо поливаешь цветы?»

— Здравствуйте, я из полиции Линчёпинга, мне нужна сестра Херманссон.

У старости крепкий химический запах моющих средств. Молодая сотрудница с жирно блестящей кожей и свежевымытыми волосами мышиного цвета смотрит на Малин с сочувствием.