— С даром рождаются. Он воплощается в человеческом теле, чтобы войти в наше измерение.

Голос Рикарда Скуглёфа ясен и чист.

Юхан трет глаза, озирая помещение, которое выполняет в доме роль кухни. Низкий потолок. Мойка завалена грязными тарелками и коробками из-под пиццы. На стенах изображения Стоунхенджа, языческие символы, руны. На Скуглёфе штаны из черной холстины, очевидно домашнего пошива, и еще более черная накидка, ниспадающая наподобие рясы на его толстый живот.

— Дар? — с сомнением переспрашивает Бёрье.

— Да, сила, чтобы видеть и воздействовать.

— То есть сейд?

В доме холодно. Это старая ферма восемнадцатого века, которую Рикард Скуглёф, по его собственным словам, отремонтировал. «Обошлась недорого, зато продувается насквозь».

— Сейд — это название магической техники. Но силу нужно применять осторожно. Она отнимает ровно столько жизни, сколько дает.

— А зачем вам сайт о сейде?

— Для них. Мы утратили истинные корни своей культуры. Но остались мои товарищи…

Рикард Скуглёф, будто крадучись, переходит в другую комнату. Они следуют за ним.

Потертый диван у стены и гигантский черный монитор, установленный на блестящей поверхности покрытого стеклом стола, два жужжащих системных блока на полу, рядом современный офисный стул, обтянутый черной кожей.

— Товарищи? — переспрашивает Юхан.

— Есть люди, которых интересует и сейд, и наши древние пращуры.

— И вы встречаетесь?

— Несколько раз в году. Между встречами мы общаемся на форумах и по электронной почте.

— И много вас?

Рикард Скуглёф вздыхает, останавливается и смотрит на гостей.

— Если хотите поговорить еще, пойдемте со мной в хлев. Я должен накормить Сехримнира[32] и остальных.

Куры кудахчут, бегая из угла в угол. В хлеву еще холодней, чем в доме, стены плохо оштукатурены, в углу прислонена пара беговых лыж.

— Любите ходить на лыжах? — спрашивает Юхан.

— Нет, не люблю.

— Тем не менее у вас пара новых лыж.

Рикард Скуглёф не отвечает, направляясь к животным.

— Здесь черт знает сколько градусов ниже нуля! — возмущается Бёрье. — Ваше зверье замерзнет насмерть.

— Ничего подобного, — отвечает Рикард Скуглёф, бросая курам корм из ведра.

Вдоль стен расположены два стойла — в одном упитанный черный поросенок, в другом бурая с белыми пятнами корова. Оба едят, поросенок довольно хрумкает зимними яблоками, которые только что получил.

— Если вы думаете, что я назову имена товарищей, которые бывают на наших встречах, то ошибаетесь. Вы сами должны найти их. Хотя это ничего вам не даст.

— Откуда вы знаете? — спрашивает Юхан.

— Такими вещами интересуются только безобидные юнцы да одинокие старики, у кого больше ничего не осталось в жизни.

— А вы сами? У вас в жизни есть еще что-нибудь?

Рикард Скуглёф показывает в сторону животных:

— Хозяйство да эти проказники, быть может, дают мне в жизни больше, чем имеют другие.

— Я не это имел в виду.

— У меня дар, — поясняет Рикард Скуглёф.

— Что за дар? Расскажите подробнее.

Бёрье вопросительно смотрит на стоящего перед ним человека в холщовой одежде. Рикард Скуглёф отставляет в сторону ведро с кормом, взирает на них, и лицо его искажает презрительная гримаса. Он отмахивается, явно не желая отвечать на вопрос.

— Значит, сила сейда дает и отнимает жизнь, — говорит Юхан. — И поэтому вы приносите жертвы?

Взгляд Рикарда Скуглёфа становится еще более усталым.

— А-а-а, — отвечает он, — вы полагаете, что это я повесил на дереве Бенгта Андерссона. В это, кажется, не поверил даже журналист, который побывал здесь до вас.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Приношу ли я жертвы? Да, приношу. Но не так, как вы думаете.

— А как мы думаем?

— Что я убиваю животных и, возможно, людей. Но здесь важна воля жертвующего, само желание что-то отдать. Жертвой может быть даже время, или плоды, или совокупление.

— Совокупление?

— Да, половой акт тоже может быть жертвой. Если совершается открыто.

«То же, чем мы с женой занимаемся один раз в три недели? — думает Юхан. — Ты это имеешь в виду?» И говорит:

— А что вы делали в ночь со среды на четверг?

— Об этом спросите мою подругу, — отвечает Рикард Скуглёф. — Ну что ж, теперь они немного подкрепились. Животные не боятся мороза, они не такие нежные, как некоторые.

Они выходят и видят во дворе молодую женщину. Босоногая, она стоит, подняв руки чуть под углом к телу и, похоже, совершенно не замечая мороза, хотя на ней только трусы и топик. Лицо с закрытыми глазами обращено к небу, волосы лежат черной тенью на белой спине.

— Это Валькирия, — говорит Рикард Скуглёф. — Валькирия Карлссон. У нее утренняя медитация.

Юхан видит, что Бёрье начинает терять самообладание.

— Валькирия! — кричит он. — Пора кончать с «мумбо-юмбо», мы хотим поговорить с вами.

— Бёрье, какого черта!

— Кричи не кричи, это не поможет, — подает голос Рикард Скуглёф. — Она закончит через десять минут. Не нужно мешать ей, подождем на кухне.

Они проходят мимо Валькирии.

Ее карие глаза открыты, но ничего не видят. «Она далеко отсюда», — думает Юхан. Но потом его снова одолевают мысли о деле, о том, что надо сосредоточиться на другом.

Кожа Валькирии Карлссон порозовела от мороза, а пальцы прозрачны, как стекло. Она вдыхает аромат горячего чая, держа чашку у самого носа. Рикард Скуглёф сидит за столом, усмехаясь, довольный, что заставил их ждать.

— Что вы делали вчера вечером? — повторяет вопрос Бёрье.

— Мы были в кино, — отвечает Рикард Скуглёф.

— Новый «Гарри Поттер», — мягким голосом говорит Валькирия Карлссон, опуская чашку. — Чушь, но забавно.

— Кто-нибудь из вас знал Бенгта Андерссона?

Валькирия качает головой, потом смотрит на Рикарда.

— Я не слышал о нем ничего до того, как прочитал в газете. У меня дар. Этим сказано все.

— А в среду вечером? Что вы делали тогда?

— Мы приносили жертву.

— Здесь, дома, — шепчет Валькирия Карлссон, и Юхан смотрит на ее грудь, тяжелую и невесомую одновременно, как бы парящую под тканью, в нарушение законов гравитации.

— Вы не знаете никого в ваших кругах, кто мог бы сделать это? — спрашивает Бёрье. — Язычников, я имею в виду.

Рикард Скуглёф смеется:

— Я думаю, вам пора.

Помещение буфета в магазине «Иса», освещенное оранжевым плафоном, выглядит уютным и гостеприимным. Пахнет свежесваренным кофе, а кусочки тосканского торта приятно липнут к зубам.

Ребекка Стенлунд сидит напротив Малин и Зака, по другую сторону стола, покрытого серым ламинатом.

«При таком освещении она выглядит старше, чем есть», — думает Малин. Игра света и тени как будто добавляет Ребекке лет, выделяя почти незаметные морщины. Хотя, может быть, пережитое накладывает отпечаток на ее внешность — ведь такое не проходит бесследно.

— Это не мой магазин, — говорит Ребекка, — хотя владелец и позволяет мне делать все так, как я хочу. Среди магазинов такого типа наш самый доходный в Швеции.

— Retail is detail,[33] — замечает Зак.

— Именно, — отвечает она, и Малин опускает глаза.

Ребекка выдерживает паузу.

«Теперь ты собираешься с духом, — думает Малин, — делаешь глубокий вдох, чтобы начать рассказывать. Ты ведь никогда не отступаешь от задуманного, правда, Ребекка? Как тебе это удается? Как ты ухитряешься держаться намеченного курса?»

— Я решила для себя, что все связанное с родителями и моим братом Бенгтом осталось в прошлом. Что я выше этого. Я ненавидела своего отца, но однажды, сразу как мне исполнилось двадцать два, поняла, что не принадлежу ему и он не имеет права вмешиваться в мою жизнь. Тогда я бросалась в объятия любого парня, пила, курила, нюхала травку, слишком много ела, как будто нарочно изматывала свой организм. Конечно, я бы попробовала и героин, если бы не одумалась вовремя. Мне надоело быть злой, запуганной и недовольной. Это убивало меня.