Время от времени Хулиан откровенничал с Хасинтой, которая уже привязалась к юноше больше, чем бы ей хотелось. Часто Хасинта ненадолго оставляла Пенелопу якобы для того, чтобы привести Хорхе из школы Святого Габриеля, а на самом деле — чтобы зайти к Хулиану, передать ему послания от Пенелопы. Так она познакомилась с Фернандо, который и через много лет остался ее единственным другом, даже теперь, когда она ждет смерти в аду приюта Святой Лусии, как ей и предрек ангел Захария. Иногда няня шла на уловки и брала с собой Пенелопу, устраивая парочке короткую встречу и наблюдая, как растет между ними любовь, которой она сама никогда не знала, в которой ей было вовсе отказано. Тогда же Хасинта заметила неприятного молчаливого юношу, которого звали Франсиско Хавьер, сына школьного привратника. Она видела, как он следил за ними, издалека пожирая Пенелопу глазами. Хасинта хранила фотографию, на которой официальный портретист Алдайя, Рекасенс, запечатлел Хулиана и Пенелопу у дверей шляпной лавки на Сан-Антонио. Композиция была совершенно невинная, и сделано фото средь бела дня, в присутствии дона Рикардо и Софи Каракс. Хасинта всегда носила его с собой.

Однажды, ожидая Хорхе у выхода из школы, она забыла у фонтана свою сумку. Вернувшись за нею, заметила, что юный Фумеро бродит поблизости, нервно на нее поглядывая. Тем же вечером она хватилась портрета и, не найдя его в сумке, не сомневалась, что его украл тот парень. В другой раз, через несколько недель, Франсиско Хавьер Фумеро подошел к няне и спросил, может ли она передать кое-что от него Пенелопе. Когда Хасинта поинтересовалась, о чем идет речь, юноша вынул резную фигурку из сосны, завернутую в платок. Хасинта узнала в ней Пенелопу, и ее пробрала дрожь. Парень ушел прежде, чем она успела хоть что-то ему сказать. По роге домой на проспект Тибидабо Хасинта выкинула фигурку из окна машины, словно зловонную тушку погибшей птицы. Не раз Хасинта просыпалась на рассвете вся в поту, преследуемая кошмарами, в которых тот юноша с мутным взглядом нависал над Пенелопой с холодной безразличной жестокостью насекомого.

Вечерами, если Хорхе задерживался в школе, няня беседовала с Хулианом. Он тоже полюбил эту жесткую на вид женщину и доверял ей больше, чем себе самому. Когда в его жизни появлялись какие-нибудь трудности, она и Микель Молинер были первыми, а иногда и последними, кто об этом узнавал. Однажды Хулиан рассказал Хасинте, что видел, как его мать и дон Рикардо Алдайя беседовали во дворе у фонтанов. Дон Рикардо, казалось, наслаждался обществом Софи, и Хулиан почувствовал некоторое раздражение, поскольку знал о репутации магната и его диком аппетите по отношению к прелестям слабого пола, без различия касты и социального положения, знал он и о том, что только его жена — эта святая женщина — не удостаивалась его внимания.

— Я рассказывал твоей маме, как тебе нравится новая школа, — сказал ему тогда дон Рикардо. Прощаясь, дон Рикардо подмигнул им и со смешком удалился. Мать Хулиана всю обратную дорогу молчала, явно задетая разговором с доном Рикардо Алдайя.

Софи с опаской смотрела на растущее сближение Хулиана с семейством Алдайя, горестно замечая, что он забыл и о своих друзьях-соседях, и о семье. Но если мать подавленно молчала, шляпник выказывал свою обиду и досаду. Надежда на то, что клиентура шляпного магазина резко возрастет за счет сливок барселонского общества, быстро испарилась. Отец почти не видел сына и вынужден был взять в помощники и одновременно ученики Кимета, местного парнишку, бывшего друга Хулиана. Антони Фортунь был человеком, способным воодушевляться только в разговоре о шляпах. Он скрывал чувства в темнице своей души месяцами, до тех пор, пока они его вконец не отравляли. С каждым днем его настроение ухудшалось, он становился все раздражительнее. Его раздражало все на свете, начиная с усердия бедного Кимета и заканчивая стараниями жены сгладить неловкость, заставить его забыть обиду на сына.

— Твой сын считает себя важной персоной, потому что эти богачи держат его за цирковую обезьянку, — мрачно говорил он.

В один прекрасный день, через три года после первого визита дона Рикардо Алдайя в шляпную лавку «Фортунь и сыновья», шляпник оставил магазин на Кимета, сказав, что вернется в полдень. Он явился ни много ни мало в офис консорциума Алдайя на проспекте Грасия и попросил о встрече с доном Рикардо.

— Как я буду иметь честь вас представить? — высокомерно спросил секретарь.

— Как его личного шляпника.

Дон Рикардо принял его, слегка удивленный, но в хорошем расположении духа, предполагая, что Фортунь принес счет. Эти мелкие торговцы никак не могу уразуметь, что такое деловой этикет.

— Чем могу быть вам полезен, друг Фортунато?

С места в карьер Антони Фортунь пустился объяснять дону Рикардо, насколько тот заблуждается насчет его сына Хулиана.

— Мой сын, дон Рикардо, не тот, кем вы его считаете. Совсем наоборот, это невежественный, ленивый мальчишка, и всех талантов в нем — одно только тщеславие, которое в башку ему втемяшила мать. Поверьте, он никогда ничего не достигнет. Ему не хватает амбиций, характера. Нет, ловкости-то ему не занимать, и незнакомому человеку он вполне может пустить пыль в глаза. Кажется, будто он все знает, а на деле — ничего. Он — посредственность. Я знаю его лучше, чем кто-либо, и я подумал, что надо предупредить вас.

Дон Рикардо Алдайя выслушал эту речь молча, глазом не моргнув.

— Это все, Фортунато.

Магнат нажал на кнопку на своем письменном столе и через миг в дверях возник секретарь, который его встретил.

— Наш друг Фортунато уже уходит, Балсельс, — сказал он. — Будьте так любезны, проводите его до дверей.

Холодный тон магната не понравился шляпнику.

— С вашего позволения, дон Рикардо: Фортунь, а не Фортунато.

— Как угодно. Вы очень неприятный человек, Фортунь. Я был бы рад больше никогда с вами не встречаться.

Оказавшись снова на улице, Фортунь почувствовал себя еще более одиноким, чем когда-либо, весь мир был против него.

Чуть ли не на следующий день все высокородные клиенты, появившиеся у него после знакомства с Алдайя, начали присылать сообщения об отмене заказов и погашении счетов. А через несколько недель пришлось уволить Кимета, потому что для двоих в магазине работы не было. К тому же парень тоже мало на что годился. Он был посредственностью и лентяем, как и все.

С тех пор соседи стали замечать, что сеньор Фортунь постарел, с каждым днем выглядит все более одиноким, более желчным. Он почти ни с кем не разговаривал и проводил долгие часы в магазине, ничего не делая, наблюдая за прохожими по другую сторону витрины презрительно и в то же время жадно. Мода менялась, молодежь уже не носила шляп, а те, кто носил, предпочитали покупать их в других заведениях, уже готовыми, по последнему слову моды и дешевле. Шляпная торговля «Фортунь и сыновья» медленно погрузилась в темную и безмолвную летаргию.

«Вы ждете моей смерти, — говорил он себе. — Может, я и доставлю вам это удовольствие».

Не зная этого, он давно уже начал умирать.

После того случая Хулиан окончательно сроднился с миром Алдайя, с Пенелопой, тем единственным будущим, которое мог себе представить. Так прошли почти два года: он тонул в омуте тайн, балансировал на краю бездны. Захария, на свой манер, предупреждал об этом уже давно. Тьма окружила Хулиана тесным кольцом.

Первый знак ему был апрельским днем 1918 года. Хорхе Алдайя исполнялось восемнадцать, и дон Рикардо, считая это своей обязанностью как главы рода, решил организовать (точнее, приказал организовать) масштабное празднование дня рождения, вопреки желанию сына. Сам он присутствовать не собирался, объясняя это чрезвычайно важными и срочными деловыми переговорами. На самом же деле глава семейства намеревался уединиться в голубом люксе отеля «Колумб» с прекрасной дамой, недавно прибывшей из Санкт-Петербурга скрашивать досуг благородных сеньоров. Дом на проспекте Тибидабо стал похож на цирковой шатер: в саду для приглашенных расставили десятки палаток, развесили фонарики, флажки.