В полумраке кафе «Новедадес» он и Алдайя сразу узнали друг друга. Хорхе был очень болен, его снедала странная лихорадка, причиной которой он считал москитов южноамериканской сельвы. «Там даже комары те еще сукины дети», — жаловался он. Фумеро слушал его как зачарованный, в то же время не в силах отделаться от чувства отвращения. Он восхищался насекомыми вообще и москитами в частности, преклоняясь перед их дисциплиной, жизнестойкостью и организацией. У насекомых отсутствовали лень и непочтительность, они не занимались содомией, и их видам была неведома деградация. В особенности Фумеро почитал пауков — за редкое искусство ткать паутину. Эти твари с безграничным терпением сидели в своей западне, поджидая жертву, которая, рано или поздно, по глупости или невнимательности, гибла, попадая в расставленные сети. Фумеро был глубоко убежден, что человеческому обществу не помешало бы многое перенять у насекомых. Алдайя в его глазах представлял собой типичный пример моральной и физической деградации. Он очень постарел и опустился, выглядел неопрятно, и тело у него стало дряблым. Фумеро ненавидел мужчин, не следивших за своей физической формой. Они вызывали у него тошноту.

— Хавьер, мне очень плохо, — умоляющим тоном начал Алдайя. — Не мог бы ты мне помочь?

Заинтригованный, Фумеро решил на несколько дней пригласить Хорхе Алдайя к себе домой. Фумеро жил в мрачной квартире на улице Кадена в районе Раваль, в окружении многочисленных склянок с насекомыми и валявшейся подле них полудюжины книг. Он питал отвращение к книгам столь же сильное, сколь сильным был его интерес к насекомым, но эти книги были не обычными изданиями: то были романы Хулиана Каракса, выпущенные издательским домом Кабестаня. Фумеро заплатил двум проституткам, жившим в квартире напротив — матери и дочери, которые позволяли колоть себя иголками и прижигать сигарами, особенно в конце месяца, когда клиентура заметно убывала, — чтобы те присматривали за Алдайя, пока сам Фумеро будет на работе. Ведь он не был заинтересован в смерти Хорхе Алдайя. По крайней мере, сейчас.

Франсиско Хавьер Фумеро поступил на службу в криминальный отдел полиции, где, разумеется, нашлось место для профессионала, привыкшего к неблагодарной и не совсем чистой работе, которую необходимо было выполнять в условиях строгой секретности, дабы респектабельные граждане продолжали спокойно существовать в мире своих иллюзий. Так обычно говорил лейтенант Дуран, который любил поразглагольствовать и под начало которого Фумеро был принят на службу в полицию.

— Быть полицейским — это не работа, это призвание, — заявлял Дуран. — Старушке Испании сегодня нужны мужики, которые способны не только шары в карманах катать.

К несчастью, лейтенант Дуран вскоре погиб при странных обстоятельствах во время одной облавы в Барселоне.

В неразберихе, вызванной стычкой с анархистами, Дуран выпал из слухового окна пятого этажа. Его расплющенные о мостовую внутренности напоминали распустившуюся гвоздику. Все сошлись во мнении, что Испания потеряла великого человека, героя, который смело смотрел в будущее, мыслителя, который не боялся действовать. Фумеро с воодушевлением занял его пост, думая про себя, что поступил совершенно правильно, когда вытолкнул лейтенанта Дурана из окна, ведь тот уже был слишком стар для подобной работы. Старики, а также паралитики, цыгане и гомосексуалисты, независимо от их физической формы, вызывали у Фумеро совершенное отвращение. Бог иногда ошибается. Поэтому, был уверен Франсиско Хавьер Фумеро, долг каждого порядочного человека состоит в том, чтобы исправлять эти маленькие оплошности Господни во имя того, чтобы мир пребывал в презентабельном виде.

Спустя несколько недель после встречи в кафе «Новедадес», Хорхе Алдайя почувствовал себя лучше и разоткровенничался с Фумеро. Он попросил у него прощения за то, что так плохо относился к нему в детстве, и со слезами на глазах поведал ему свою историю, не опустив ни единой подробности. Фумеро молча слушал его, кивая, и, казалось, думал о чем-то своем. На самом деле он спрашивал себя, должен ли он убить Алдайя прямо сейчас или стоит подождать еще немного, ведь Хорхe был так слаб, что удар ножом едва ли вызвал бы даже слабую агонию в этом зловонном и бледном от недомогания теле. В конце концов Фумеро решил на время отложить вивисекцию. Его очень заинтересовала эта история не только из-за участия в ней Хулиана Каракса — Пенелопа Алдайя была его первой и единственной в жизни любовью, и он готов был мстить за свое поруганное чувство хоть всему свету.

Исходя из той скудной информации, которую ему удалось раздобыть в издательстве Кабестаня, Фумеро понял, что Хулиан живет в Париже. Но Париж слишком велик, а в издательстве, судя по всему, никто не знал точного адреса Каракса. Никто, кроме женщины по фамилии Монфорт, которая отказывалась Фумеро его сообщить. Несколько раз тот тайком шел за ней от самого издательства или ехал в трамвае, оставаясь незамеченным и чуть ли не дыша ей в затылок. Женщины никогда не обращали внимания на Франсиско Хавьера Фумеро, а если порой какая-нибудь из них и задерживалась на нем взглядом, то тут же отводила глаза, словно не желая его замечать. Однажды ночью, проследив за Монфорт до самого подъезда ее дома на площади Пино, Фумеро вернулся домой и там, ожесточенно мастурбируя, представлял, как медленно и методично вонзает нож в тело этой женщины, смотря ей в глаза, погружая острое лезвие каждый раз не более чем на два-три сантиметра. Вот тогда бы она, скорее всего, соизволила дать ему адрес Каракса и обошлась бы с сеньором Фумеро с тем почтением, с каким надлежит относиться к офицеру полиции.

Хулиан Каракс был единственным из тех, кого Фумеро намеревался убить, не зная, когда осуществит задуманное. И теперь, вновь услышав это имя, Фумеро улыбнулся той самой улыбкой, которая так пугала его соседок проституток — зловеще, не моргая, медленно проведя языком по верхней губе. Перед его глазами все еще стояла картина из прошлого: Хулиан Каракс, в огромном доме на бульваре Тибидабо, целующий Пенелопу. Его Пенелопу. Его любовь к Пенелопе Алдайя была настоящей, чистой, думал Фумеро, такой, как показывают в кино. Фумеро был страстным поклонником кино и ходил туда не реже двух раз в неделю. Именно на одном из сеансов он понял, что Пенелопа — любовь всей его жизни. Всех остальных своих женщин, в особенности мать, Фумеро считал шлюхами. Дослушав рассказ Хорхе о его злоключениях, он решил, что не будет о него мараться. Фумеро был даже рад, что жизнь вновь свела их. Однажды у него было видение, совсем как в тех фильмах, которые он обожал: в том видении Хорхе Алдайя оказался тем человеком, который сдал ему всех остальных. Он знал: рано или поздно все эти гордецы и гордячки запутаются в паутине инспектора Фумеро.

Зимой 1934 года братьям Молинер удалось, наконец, довести до конца судебную тяжбу с Микелем и выставить его с виллы Пуэртаферриса, которая и по сей день пустует, постепенно превращаясь в руины. Их единственной целью было выбросить Микеля на улицу, лишив даже того немногого, что у него еще оставалось: его книг, свободы и добровольного уединения; всего того, что раздражало братьев и пробуждало в них утробную ненависть. Микель не хотел мне ничего рассказывать, тем более просить о помощи. Я поняла, что он стал почти нищим, только когда пришла навестить его на виллу и столкнулась там с головорезами, нанятыми братьями, которые описывали имущество и уничтожали все, что когда-то принадлежало Микелю. Он сам вот уже несколько дней ночевал в пансионе на улице Кануда. Пансион представлял собой мрачную и сырую развалину, цветом и запахом напоминавшую склеп. Когда я увидела комнату Микеля, похожую на гроб, без окон и с тюремными нарами вместо кровати, я взяла его за руку и привела к себе. Микель беспрерывно кашлял и выглядел истощенным. Он объяснял свое состояние недолеченной простудой — «привилегией всех старых дев, которая от скуки уже собиралась пройти сама». Но спустя две недели ему стало хуже.