Литмир - Электронная Библиотека

Я проснулся, едва серый рассвет забрезжил за запотевшими окнами. Тепло одевшись и натянув высокие ботинки, я украдкой пробрался в коридор, чуть ли не на ощупь пересек квартиру и выскользнул за дверь. Вдали, на Лас-Рамблас, уже светились витрины газетных киосков. Подойдя к тому, что стоял на углу улицы Тальерс, я купил утреннюю газету, пахнувшую свежей типографской краской. Быстро пролистал несколько страниц, пока не натолкнулся на раздел некрологов. Имя Нурии Монфорт уже покоилось здесь, словно погребенное под отпечатанным крестом, и я вдруг почувствовал, как буквы запрыгали у меня перед глазами. Сунув сложенную пополам газету под мышку, я быстро пошел прочь. Похороны были назначены на четыре часа дня, на кладбище Монтжуик. Сделав большой крюк, я вернулся домой. Отец все еще спал, и я поднялся к себе. Сев за письменный стол, я достал из футляра «майнстерштюковскую» ручку, взял чистый лист бумаги и уже приготовился было отдаться во власть пера, но — в моей руке ему не о чем было возвестить. Тщетно пытался я собрать воедино слова, которые мог посвятить Нурии Монфорт. Помимо собственного бессилия написать или почувствовать что-либо, я ощущал необъяснимый ужас от сознания того, что ее больше нет, что она умерла, как цветок, вырванный с корнем. Я знал, что однажды, спустя месяцы или годы, она вернется ко мне, знал, что всегда буду вспоминать о ней как о чем-то незнакомом, странном, как это бывает с образами, которые тебе не принадлежат, хранить и не знать, достоин ли я этих воспоминаний. Ты уходишь во тьму, подумал я. Уходишь так же, как жила.

43

Около трех часов дня я сел в автобус на бульваре Колумба, чтобы добраться до кладбища Монтжуик. За окнами проплывал лес мачт и флагов, реявших над гаванью в порту. Полупустой автобус обогнул холм Монтжуик и направился по дороге, ведущей к восточным воротам кладбища. В конце маршрута я остался в автобусе один.

— Во сколько последний рейс? — спросил я водителя, выходя на конечной остановке.

— В половине пятого.

Водитель высадил меня у самых ворот. Туман окутывал кипарисовую аллею. Отсюда, с подножия холма, смутно вырисовывался бесконечный город мертвых, поднимавшийся по склонам до самой его вершины. Бульвары могил, проспекты надгробий и переулки мавзолеев, башни, увенчанные скорбящими ангелами, и леса гробниц. Этот город мертвых был некрополем дворцов, усыпальницей величественных мавзолеев, на страже которых стояли армии замшелых каменных статуй, утопавших в жидкой грязи. Я глубоко вздохнул и углубился в этот лабиринт. Могила моей матери находилась в сотне метров от главной аллеи, с обеих сторон обрамленной каменными свидетельствами смерти и скорби. На каждом шагу ощущались холод, пустота и угнетающая энергия этого места, безмолвный ужас забытых лиц, запечатленных на старых портретах в окружении свечей и мертвых цветов. Вдали я разглядел огни газовых фонарей, зажженных вокруг свежевырытой могилы. На фоне пепельно-серого неба четко выделялись силуэты полудюжины человек. Я ускорил шаг и остановился там, откуда слышался голос священника.

Гроб, сбитый из неструганных сосновых досок, покоился в грязи. Возле него стояли, опираясь на лопаты, двое могильщиков. Я сосчитал присутствующих. Старый Исаак, хранитель Кладбища Забытых Книг, не пришел на похороны собственной дочери. Я узнал соседку из квартиры напротив, которая всхлипывала, мелко тряся головой, в то время как какой-то жалкого вида мужчина утешал ее, гладя по спине. Должно быть, муж, решил я. Рядом с ними стояла с букетом цветов женщина лет сорока, одетая в серое. Она молча плакала, сжав губы и стараясь отвести взгляд от могильной ямы. Прежде я никогда ее не видел. В стороне от всех, закутавшись в темный плащ и держа в руке шляпу, стоял полицейский, который накануне спас мне жизнь. Паласиос. Он поднял глаза и несколько секунд пристально смотрел на меня, не моргая. Скорбную тишину нарушали лишь слова священника, глухие, лишенные смысла. Я смотрел на гроб, забрызганный липкой грязью, представил ее лежащей там, внутри, и даже не заметил, что плачу, пока незнакомка не подошла ко мне и не протянула цветок из своего букета. Когда все уже начали расходиться, я все еще стоял у края могилы. По знаку священника могильщики принялись за работу при свете газовых фонарей. Спрятав цветок в карман пальто, я молча пошел прочь, так и не найдя в себе сил вслух произнести слова, что жили в моей душе.

Смеркалось, когда я добрался до выхода и понял, что, скорее всего, уже опоздал на последний автобус. Настроившись на длительную пешую прогулку вдоль кладбищенской стены, я зашагал по дороге, ведущей в Барселону. В двадцати метрах от ворот был припаркован черный автомобиль с зажженными фарами. За рулем сидел какой-то мужчина и курил. Поравнявшись с ним, я увидел, что это был Паласиос, который тут же открыл дверцу и знаком пригласил меня сесть.

— Садись, я подброшу тебя до дома. В это время здесь нет ни автобусов, ни такси.

Я секунду поколебался:

— Предпочитаю прогуляться.

— Не говори глупости. Садись.

Он говорил тоном человека, привыкшего командовать и не сомневающегося, что ему тут же подчинятся.

— Пожалуйста, — добавил он.

Я сел в машину, и полицейский завел мотор.

— Энрике Паласиос, — представился он, протягивая мне руку.

Я не ответил на его рукопожатие.

— Высадите меня на бульваре Колумба, дальше я сам доберусь.

Автомобиль рывком тронулся с места. Мы выехали на шоссе и довольно долго молчали.

— Я хочу, чтобы ты знал: мне очень жаль сеньору Монфорт.

Эти слова в его устах прозвучали для меня как непристойность.

— Я вам очень признателен за то, что вы тогда спасли мне жизнь, но должен сказать, что мне глубоко наплевать на ваши сожаления, сеньор Энрике Паласиос.

— Я не такой, как ты думаешь, Даниель. Мне бы очень хотелось помочь тебе.

— Если вы рассчитываете, что я скажу, где Фермин, то можете высадить меня прямо сейчас.

— Меня абсолютно не интересует, где твой друг. Я сейчас не на службе. Ты мне не доверяешь, и я тебя не виню. Но по крайне мере выслушай меня. Все зашло слишком далеко. Эта женщина не должна была погибнуть. Прошу тебя, не лезь в это дело и навсегда забудь о существовании того человека, Каракса.

— Вы говорите так, будто я могу что-то изменить. Я всего лишь зритель. А представление разыгрываете вы и ваш шеф.

— Я сыт по горло похоронами, Даниель. И не имею ни малейшего желания присутствовать на твоих тоже.

— Тем лучше, вас никто и не приглашает.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже. Будьте любезны остановиться, я выйду.

— Через пару минут мы будем на бульваре Колумба.

— Это не имеет значения. От вашей машины несет смертью, так же как и от вас. Дайте мне выйти.

Паласиос сбавил ход и притормозил у обочины. Я вышел из машины и захлопнул дверцу, стараясь избежать его взгляда. Я ожидал, что он тут же уедет, но полицейский не торопился трогать с места и даже опустил стекло. Мне показалось, что я прочел на его лице искренность, даже боль, но все же я не мог поверить своим глазам.

— Нурия Монфорт умерла у меня на руках, Даниель, — сказал он. — Мне кажется, ее последние слова предназначались тебе.

— Что она сказала? — от холода у меня перехватило дыхание. — Она упомянула мое имя?

— Она бредила, но, думаю, она имела в виду тебя. В последний момент она сказала, что есть тюрьмы пострашнее слов. Потом, перед самой смертью, она попросила передать тебе, чтобы ты ее отпустил.

Я ошарашенно взглянул на него:

— Кого отпустил?

— Какую-то Пенелопу. Я решил, что это, должно быть, твоя невеста.

Паласиос наклонил голову, и автомобиль исчез в темноте. Я стоял, ошеломленный, глядя, как огни машины растворяются в сине-алых сумерках. Спустя мгновение я уже брел по направлению к бульвару Колумба, твердя про себя последние слова Нурии Монфорт и не находя в них смысла. Дойдя до площади Порталь де ла Пас, я остановился посмотреть на волнорезы возле причала для прогулочных катеров. Я присел на ступеньки, ведущие к мутной воде, в том самом месте, где одной изжитой много лет назад ночью впервые увидел Лаина Кубера, человека без лица.

81
{"b":"140059","o":1}