На следующее утро во время завтрака Яда, обращаясь к учителю, сказал:

—  Только теперь я понял, какой я еще желторотый.

—  Скромность — одна из человеческих добродетелей, — изрек учитель.

—  Как я ни старался, в деньгах мне отказали. А стоило вам, учитель, ненадолго выйти из дома, и вы сразу верну­лись с полным бумажником. Преклоняюсь перед вашими способностями.

Хитрый Яда решил переложить на плечи учителя заботы о деньгах. Учитель же, не будучи человеком взыска­тельным, принял признание Яды за чистую монету и сказал, что для пользы дела возьмет временно на себя поиски средств к существованию.

Однажды учитель опять поднял шпильку со старой циновки. На этот раз он принялся внимательно ее разгляды­вать.

—  Подойди-ка сюда, Яда, — позвал он ученика и пока­зал ему шпильку. — Что бы это могло быть?

В глазах Яды промелькнула тревога. К счастью, учитель этого не заметил.

—  Недавно я подобрал здесь точно такую же вещь, — задумчиво проговорил учитель, держа шпильку между большим и указательным пальцами. — Пахнет маслом, — добавил он, нюхая шпильку. — Что это? Кто ее здесь забыл?

—  Может быть, кошка?

—  Кошка? Такую штуку?!

—  В последние дни какая-то кошка стала посещать наш дом, — проговорил Яда, судорожно глотая слюну. — Должно быть, очень хитрая кошка. Она неторопливо так пересекает дом от входной двери к кухне и обратно.

—  Должно быть, отыскала кратчайший путь, — выска­зал предположение учитель, выбрасывая шпильку в прихо­жую. — В следующий раз ты ее припугни, скажи, мол, поймаем, зажарим и съедим — пусть не дурачит людей.

Однажды утром, страдая отсутствием аппетита после тяжелого похмелья, учитель с трудом проглотил мисосиру, возвел глаза к потолку и спросил:

—  Яда, не ты ли нынешней ночью так странно сто­нал?

На этот раз юный Яда без тени страха повернулся к учи­телю и отрицательно покачал головой.

—  Значит, это был сон, — проворчал Кандо. — Но мне так явственно послышалось, будто кто-то стонет таким тоненьким голоском.

—  Наверное, это кошка мяукала.

—  Нет, не кошка. Мне даже послышались слова: «Боль­но! Ты меня поранил». Так кошка говорить не может.

—  Кошки, когда они вступают в пору любви, и не такое говорят. Помню, у нас в деревне на заднем дворе у торговца дровами жила кошка, которая каждый вечер мяукала: «Ре­бенок умер, ребенок умер». А у него как раз в это время заболел ребенок. Торговец дровами всполошился, подумал, что кто-то из зависти решил накликать на его дом беду. А потом оказалось — это кричала кошка в любовном экстазе. А вот еще у торговца мешками был случай...

—  Нет, это была не кошка. Я совершенно четко слы­шал шепот: «Больно! Ты меня поранил», а потом еще и тихий стон.

—  В таком случае вам это во сне приснилось. Вы ночью сильно храпели, то и дело ворочались и даже разок лягнули меня в бок ногой. Правда!

—  Может быть, и так. — Учитель нахмурил брови. — Может, и так. Извини.

Как-то днем, вернувшись после очередного похода за деньгами, учитель нашел входную дверь запертой. Ни замка, ни засова не было видно, но дверь не открывалась. Похоже, ее заперли изнутри. Такого никогда еще не случа­лось, и сбитый с толку учитель стал громко звать Яду и сту­чать в дверь.

Вскоре Яда откликнулся. Послышались какие-то стран­ные звуки, и в окне появилась его физиономия.

—  Добро пожаловать, учитель. Сегодня вы возврати­лись раньше обычного, — смущенно приветствовал его Яда, наскоро затягивая ремень на брюках.

—  Что случилось с дверью? — раздраженно спросил учитель.

—  Минуточку, сейчас открою. — Дверь отворилась, и Яда отступил в сторону, пропуская в комнату учителя. — Я дверь вот этим запер. — Он показал старый гвоздь длиною в пять сун[71].

—  Зачем?

—  От кошки.

—  От той самой, которая ходит через дом?

—  Ага. Она грязные следы на циновке оставляет. Вот я и решил больше не впускать ее.

Учитель снял костюм, переоделся в домашний халат и теплую накидку и удивленно потянул носом воздух.

—  Что за странный запах? Кто-нибудь приходил, пока меня не было дома?

—  Не было никого. Вы ведь знаете, что в ваше отсут­ствие я чужих в дом не пускаю. Чаю хотите?

Учитель еще раз повел носом, подозрительно оглядывая комнату, но ничего не обнаружил. Спустя несколько дней среди ночи ему снова послышалось, как кто-то стонет, потом сдавленным голосом говорит: «Пусти, я больше не могу, не могу». «Должно быть, опять померещилось», — подумал он наутро.

В стране усиливалась депрессия. Упорнее становились слухи о застое в экономике и ожидаемом банкротстве ряда мелких и средних предпринимателей. Это носило характер эпидемии гриппа. Власти пытались урегулировать создав­шееся положение, кое-как восстанавливали конъюнктуру за счет мелких и средних предпринимателей и лиц с низким доходом. Но поскольку никто не думал о радикальном спо­собе лечения, болезнь через некоторое время наступала снова. По не претендующему на гениальность мнению ста­рика Тамбы, принимаемые меры были направлены на спа­сение ростовщической экономики Японии. Услышав это, учитель Кандо возмущенно пожал плечами, назвал Тамбу «красным» и заявил, что этому проповеднику опасных мыслей в будущем не поздоровится, и поделом!

Но не поздоровилось самому учителю, хотя он и не про­поведовал опасные мысли, причем значительно раньше, чем старому Тамбе. Однажды в сумерки, когда он возвра­щался из очередного похода за деньгами, к нему подскочил поджидавший его Дзискэ.

—  Эй, учитель! Куда ты дел мою жену? — закричал он, сжимая кулаки.

Дзискэ было лет сорок семь — сорок восемь. Из шесте­рых его детей при нем осталась младшая дочь, остальные разбрелись кто куда. Он был женат третий раз. О-Хати была моложе его почти на двадцать лет, белокожа и мило­видна, как многие женщины из Тохоку. За два года супру­жеской жизни она не родила Дзискэ ребенка. Дзискэ слыл человеком положительным, спокойным, никогда не ввязы­вался в спор, не то что в драку.

И вот этот безобидный человек буквально сотрясался от гнева и уже закатывал рукава своей куртки, чтобы поколо­тить учителя.

—  Чего ты кричишь? В чем дело? — спросил его учи­тель и выставил руку вперед, намереваясь отразить ожидае­мый удар. — Если ты считаешь меня в чем-то виноватым — прости. Только успокойся.

—  Верни мою жену! — снова завопил Дзискэ. — Где ты прячешь мою жену О-Хацу? Говори!

—  Ты имеешь в виду О-Хати?

—  Ее правильное имя — О-Хацу. Но это не имеет значения. Называйте ее как хотите, только не морочьте мне голову. У меня есть свидетели. Они не способны умничать, как вы, но у них есть глаза, и они все видели.

—  Да ты успокойся, Дзискэ, и объясни все по порядку. Я никак не пойму, что тебе от меня надо.

Разгневанный Дзискэ продолжал укорять учителя: мол, как ему, учителю, не стыдно соблазнять чужую жену.

—  Я и не собирался ее соблазнять. Это чей-то злостный навет, — оправдывался учитель.

—  Но люди видели собственными глазами, как чертовка О-Хацу вошла в твой дом через заднюю дверь, а через час потихоньку выскользнула на улицу и, поправляя прическу, отправилась домой. Ну так как же, учитель?

—  Погоди, Дзискэ, — сказал учитель, взволнованно поглаживая бороду. — Вот оно что... В самом деле, такое могло быть...

—  Что ты там бормочешь?

—  Главное не в том, что видели или не видели люди. А вот если бы О-Хати...

—  Ее зовут О-Хацу.               

—  ...если бы ее позвать сюда, мы смогли бы сразу все выяснить. По-моему, это самый простой путь установить истину, — заключил учитель таким тоном, словно выложил главный козырь.

—  Вот я и говорю: верни ее, учитель!

—  Ты считаешь, будто я с твоей женой?..

—  Учитель, перестань морочить мне голову!

—  Это я морочу тебе голову?! — вышел из себя Кан-до. — Женщина, о которой идет разговор, твоя жена, не так ли? Так вот: если ты хочешь выяснить мою причастность к поступкам твоей жены, ты, само собой, должен ее привести сюда.