—  Ты ведь больше никуда не уедешь?.. — прошептала она.

—  Сам не знаю. Может, здесь останусь, а может, снова поеду в Осаку. Впрочем, мне сейчас все равно.

—  Ты, должно быть, не знаешь, Сёкити, сколько мне пришлось пережить. —^: Она шагнула к нему.

Сёкити поспешно отступил, разнял скрещенные на груди руки и зло поглядел на О-Сэн.

—  И ты еще смеешь говорить об этом? А мне-то како­во — не понимаешь? — процедил он сквозь зубы.

—  Что с тобой, Сёкити? Почему ты так со мной разго­вариваешь?

—  Почему так разговариваю?! Разве не ты обещала дождаться моего возвращения? Я поверил тебе. Уж кому-кому, а тебе можно верить, считал тогда я и работал, отка­зывая себе во всем, — ел неразогретый рис и жалел о каждом часе, потраченном на сон.

—  Но ведь я ждала тебя, как обещала! Разве не так?

—  Откуда же взялся этот ребенок? — Глаза Сёкити гневно сверкнули. — Ты пережила землетрясение, пожар, наводнение. Я подумал, как тебе тяжело, — и вернулся. Но что я увидел? Прошу, не оправдывайся! Мне все известно: и то, что твой дом называют жилищем любовницы Коты, и то, что он — отец этого ребенка.

О-Сэн громко рассмеялась: уж слишком неожиданными, бессмысленными показались ей обвинения Сёкити. Но в глазах стояли слезы, а лицо исказилось от негодования.

—  Если тебе смешно — смейся, но не делай из меня дурачка.

—  Неужели ты всерьез думаешь, будто я от Коты родила ребенка? Надеюсь, сам-то ты не веришь в то, что сейчас сказал? Какая глупость!

—  Я ведь предупредил тебя, что не желаю выслушивать никаких оправданий. Ты бы лучше поинтересовалась, что говорят о вас соседи. А мне еще с весны прошлого года стало известно, что Кота днюет и ночует в вашем доме. Но я этому не верил, не мог поверить! Но потом мне сказали, что у тебя от Коты ребенок. Теперь я убедился в этом соб­ственными глазами.

—  Кто же тебе так про меня налгал? Кто?

—  Человек, который жил по соседству с вами и видел все от начала до конца. Могу назвать его имя — это Гондзиро из конторы Ямадзаки.

Теперь О-Сэн стало ясно, почему так странно вел себя Сёкити: не пытался ее разыскать, не кинулся к ней при встрече, не обрадовался, увидев ее живой и здоровой. Мало того, из-за глупой ошибки, из-за наговора он готов с ней порвать. Этот проклятый Гондзиро — наверное, он давно уже доносил на нее, передавал Сёкити всяческие сплетни. Его ведь часто посылали в Осаку, а там он встречался с Сёкити, бесстыдно врал. А тот поверил в эту ложь. Как же объяснить Сёкити, как доказать, что ему про нее мерзко налгали? Надо не поддаваться гневу, объяснить все спокой­но, тогда он поверит, должен поверить, думала О-Сэн.

—  Этого малютку я подобрала ночью во время пожа­ра, — заговорила она. — Видно, родители его погибли. Вокруг все было охвачено пожаром, огонь подступал все ближе. Не могла же я бросить живое существо на произвол судьбы! Поверь, Сёкити, я говорю правду. Я честно ждала тебя, как обещала.

О-Сэн закрыла руками лицо и горько зарыдала. Сёки­ти долго молчал, холодно наблюдая за плачущей О-Сэн, потом тихо и как-то отрешенно промолвил:

—  Если то, что ты говоришь, правда — оставь ребенка. Раз ребенок не твой, ты сумеешь это сделать. Оставь его сегодня, а завтра я приду, чтобы в этом удостовериться.

О-Сэн подняла к нему мокрое от слез лицо, горестно сжала губы и, глядя на него безумными глазами, кивнула.

—  Понимаю, -— трепещущим голосом прошептала она. — Я сделаю так, как ты требуешь, Сёкити.

Тот день О-Сэн провела как во сне. Она то и дело подбегала к Котаро, обнимала его и шеп­тала на ухо ласковые слова. Потом сходила в лавку, купила ему сладостей, птицу-совку, вырезанную из китайского мисканта, собачку из папье-маше.

Да, Сёкити прав, думала она. Почему бы ему там, в дале­кой Осаке, не поверить сплетням Гондзиро? Любящий человек всегда близко к сердцу принимает все, что касается любимой, ему свойственно сомневаться. Тем более теперь, когда он увидел ребенка, которого она воспитывает. И он будет верить, что это ее ребенок, до тех пор, пока она не докажет обратное. Когда она спросила о его намерениях, он сказал, что, может быть, останется здесь. Значит, если она опровергнет лживые сплетни, он будет с ней, и они заживут вместе в этом доме.

— Прости меня, — шептала она, крепко обнимая малютку. — Но если ты останешься со мной, я буду несчаст­лива. Из дальних краев вернулся человек, которого я так долго ждала. Он очень мне дорог, без него я просто не смогу дальше жить. Пойми меня, Котаро, и прости.

Когда-то она буквально вытащила его из огня, стоя по пояс в воде, прикрывала своим телом — лишь бы спасти это начинающее жить существо. И потом, не сознавая, что с ней происходит, не умея даже поменять пеленки, она все же — правда, не без помощи других — вырастила его. Конеч­но, все произошло благодаря случайному стечению обсто­ятельств, но она воспитывала малютку не просто из чувства долга. А может, будет лучше, если теперь кто-то другой возьмет к себе Котаро и если он исчезнет из ее жизни, это принесет ему счастье?

—  Да, Котаро, тебя, наверно, подберет богатый чело­век и воспитает лучше, чем бедная О-Сэн.

На ужин она купила яиц и сварила белый, очищенный рис с овощами. Потом вытащила из шкафа большой узел, который передала ей О-Цунэ в ту ночь, когда началось наводнение. О-Сэн рассчитывала отдать его родственникам О-Цунэ и Кандзю, но никто из них не пришел, и узел так и лежал неразобранным. Она хотела что-нибудь подобрать для Котаро, но ничего не нашла подходящего и тогда вдруг вспомнила про узел. В нем были вещи, принадлежавшие О-Цунэ, — не такие уж дорогие, но сравнительно новые: кимоно с короткими рукавами, добротная накидка, пояс для кимоно из камчатой ткани, два нарядных нижних кимоно, которыми О-Цунэ, по-видимому, пользовалась в молодо­сти. Она отобрала несколько вещей, добавила к ним стиран­ное детское белье, игрушки, сладости, связала все это в небольшой узел и, когда все уже было подготовлено, села с мальчиком ужинать.

—  Кушай больше, Котаро. Кто знает, когда тебе удастся поесть в следующий раз, — приговаривала она.

Мальчик ухватил деревянную ложку и, радостно улыба­ясь, стал уплетать содержимое тарелки. Он еще не научился самостоятельно управляться с ложкой и разбрызгивал кашу по столу. Обычно О-Сэн отбирала у него ложку и сама кор­мила его. Мальчик плакал, требуя ложку обратно. Сегодня она не стала этого делать — пусть ест, как умеет. Потом О-Сэн быстро проглотила остатки остывшей каши, поела немного риса с овощами и убрала со стола.

Около семи вечера она посадила Котаро за спину, подхватила узел и вышла из дому. Миновав небольшой сад позади дома, О-Сэн, постоянно оглядываясь, как бы ее не заметили соседи, выбралась на улицу и пошла к храму Сэнсодзи. Был безветренный и сравнительно теплый для осени вечер. Наверное, поэтому многие вышли на улицу подышать свежим воздухом, из чайных домиков доносились песни захмелевших посетителей.

Ни о чем не надо думать, только молиться о счастье Котаро, повторяла про себя О-Сэн, пытаясь заглушить голос сердца, бившегося так, что казалось, вот-вот оно выс­кочит из груди. О-Сэн сжала губы и пошла вперед, то и дело оглядываясь, словно за ней гнались по пятам.

Добравшись до Сэнсодзи, она долго бродила по прихрамовому двору, пытаясь отыскать подходящее место.

—  Нет, у меня не хватит решимости оставить здесь Котаро, — пробормотала она, внезапно остановившись.

Да и есть ли вообще в этом мире подходящее место, где можно было бы бросить ребенка на произвол судьбы. Но все же надо решиться — ведь она для этого сюда и пришла...

Она огляделась вокруг. Впереди возвышался небольшой холм с башенкой, под крышей которой висел колокол. Рядом был пруд... Знакомое место. О-Сэн вспомнила, как в детстве приходила сюда поглазеть на карпов и черепах. Здесь, решила она и стала поспешно развязывать ремешок, которым Котаро был привязан к спине. Она осторожно взяла на руки ребенка и тихонько опустила его на землю. Он еще не проснулся, но инстинктивно уперся в землю ладошками, как это делают котята.