Пока же харчевни и чайные домики процветают, а про­ституция распространяется. Множатся заведения, рассчитанные на удовлетворение всевозможных страстей человечес­ких. Поэтому, понимая всю безнравственность проститу­ции, бессмысленно порицать ее или пытаться ликвидиро­вать, а следует смело признать существование этого явле­ния и принять меры к улучшению, оздоровлению условий в подобных заведениях. Я говорю об этом потому, что многое испытал на собственной шкуре — воровал, жил с продаж­ной женщиной, предал учителя, продал друга. Все было! И мне знакомы чувства, испытываемые ворами, падшими женщинами, малодушными трусами...

Ниидэ неожиданно запнулся.

— Что это со мной сегодня? — после долгого молчания пробормотал он. — Болтаю всякие глупости.

Нобору непонимающе глядел на него. Вор, предатель, продал друга... Что бы это значило? Неужели Красная Бо­рода испытал все это в действительности? Или же его рассу­ждения абстрактны? И почему вообще он вдруг затеял та­кой разговор? Размышляя над словами Ниидэ, Нобору молча следовал за ним.

В тот вечер после ужина Ниидэ пригласил к себе Нобору, взял лежавший на столе сверток и передал ему.

—  Извини, что долго не возвращал, — пробормотал он.

—  Что это? — удивленно спросил Нобору.

—  Твои записи и рисунки.

Нобору вспомнил. То были дневники с описанием болез­ней, вскрытий, методов лечения и составления лекарств, которые он вел в Нагасаки.

—  Я сделал из них кое-какие выписки — не для себя лич­но, а ради лечения больных. Пойми это и не сердись.

Нобору ощутил, как мгновенно взмокли его ладони. Сразу припомнилась сцена, когда Ниидэ потребовал от него дневники, а он сначала решительно отказался, заявив: «Они принадлежат мне». В ту пору он рассчитывал прославиться, ведь в его записях — оригинальные методы диагностики и лечения в области терапии. А он знал врачей, которые об­рели мировую известность благодаря лечению одной лишь глаукомы.

—  Сегодня я тебе говорил, что был вором, — горько усмехнулся Ниидэ. — Должно быть, использование твоих дневников тоже можно отнести к воровству.

—  Простите меня. — Нобору опустил голову. — Тогда я ничего еще не понимал. Теперь мне стыдно за свои слова. Прошу вас, забудьте об этом.

—  И мне стыдно за то, что болтал сегодня с умным ви­дом. — Ниидэ почесал бороду. — Сам себя презираю.

—  Просто вы были очень разгневаны. И ваша злость, которую вы сдерживали в публичном доме, когда над вами издевались два негодяя, выплеснулась наружу.

—  Ошибаешься, я не испытывал зла к этим молодым людям, мне было их жалко.

—  Слишком много таких негодяев развелось среди мо­лодых людей в последние годы. — Ниидэ тяжело вздох­нул. — Одна из причин — указ бакуфу об экономии[21]. Непло­хо, что он запретил стяжательство и излишнюю роскошь, но власти применяли его неразумно. И вот возник застой в торговле, многие обанкротились. Была приостановлена про­кладка каналов, осушение земель, наемные работники ли­шились заработка. Пожилые, семейные люди, а также те, кто поумней и посообразительней, сумели найти для себя новые пути, приспособиться к новым условиям, а молодые с неустоявшимися характерами пошли по скользкой дорож­ке. Я не говорю о прирожденных преступниках. Всякий же обыкновенный человек желает жить честно, достойно. В мире вообще не должно быть бандитов, негодяев и прочих отбросов общества, на которых все с вожделением и готовностью изливают свою ненависть.

Вот почему я с жалостью отношусь не только к оскорбившим нас молодым людям, но и ко всем, кто неприкаянно бродит по этой земле.

А хозяева увеселительных заведений? Поглядишь, как безжалостно и жестоко они обращаются с проститутками, так и хочется связать их и подвесить вниз головой. Раньше я их просто ненавидел, да и теперь иногда случается. Но если приглядеться повнимательней к их жизни, то оказы­вается, что поступают они так не только ради обогащения. Я мог бы привести немало примеров, когда они влачат жал­кое существование, мало чем отличаясь от используемых ими проституток. Многие из тех, кого возненавидело и из­гнало общество и кого оно презирает, на самом деле люди честные, слабые духом, добрые, но обделенные знаниями и талантами. Столкнувшись с тяжкими обстоятельствами, они либо гибнут, либо, потеряв ориентиры добра и зла, со­вершают ужасные поступки. И чем темнее и бесталанней человек, тем на более жестокие преступления он способен. Ты и сам имел достаточно возможностей убедиться в этом... Наверное, в этом мире нельзя разом уничтожить безнрав­ственность и преступность, но ведь они произрастают на по­чве нищеты и невежества, поэтому в первую очередь сле­дует преодолеть хотя бы бедность и темноту. Кое-кто ска­жет, что это напрасный труд. Да я и сам, оглядываясь на свое прошлое, не могу отделаться от мысли, что многое было впустую... Все в этом мире движется вперед. Земледе­лие, ремесла, торговля, науки беспрерывно развиваются, идут вперед, оставляя за бортом тех, кто отстает. Но ведь они существуют, и они — тоже люди. И я ощущаю в этих бедных, невежественных существах больше человечности, чем в богатых и процветающих, и возлагаю на них надежды на светлое будущее.

В человеческой деятельности есть разные грани. Есть работа, которая приносит пользу, хотя на первый взгляд ка­жется простой тратой времени. Все, что я до сих пор делал, тоже могут счесть за напрасный труд, но я готов посвятить этому всю свою оставшуюся жизнь!

Ниидэ внезапно умолк и затряс головой.

— Какая глупость! Что со мной сегодня? — Он запустил пятерню в бороду. — Что-то непонятное. Ведь я пригласил тебя вовсе не затем, чтобы излагать свои взгляды. Да-да, вовсе не затем... Я собирался поговорить о дочери Амано... — Ниидэ отвел глаза в сторону.

—  Понимаю, — ответил Нобору.

—  Подробности мне неизвестны, да я и не хочу их знать, хотя доктор Амано пытался рассказать все. Короче говоря, он хочет, чтобы ты женился на его младшей дочери. Ей во­семнадцать лет, зовут... Как же ее имя?

—  Macao, — подсказал Нобору.

—  Ты с ней знаком?

—  Встречался когда-то.

—  Тебе известно, что Амано в свое время порвал отно­шения со старшей дочерью, и только твоя женитьба на младшей поможет вернуть ее в семью. Того же желают и твои родители. Если ты согласен, тебе не мешало бы разок побывать у них в Кодзимати.

—  Пока я здесь работаю, у меня нет времени думать о женитьбе.

—  Никак не можешь забыть предательства старшей до­чери Амано?

—  Сказать, что забыл, значило бы солгать, но для меня сейчас главное — совершенствоваться в медицине. И пока это желание есть, ни о чем другом мне не хотелось бы ду­мать.

—  Но ты хотя бы пообещай.

—  Благодарю вас за участие, но такого обещания я сей­час дать не могу.

Ниидэ внимательно поглядел на Нобору, потом отвер­нулся и, слегка покашливая, сказал:

—  Ну что же, разговор окончен.

Нобору поклонился и вышел, прихватив сверток со своими дневниками.

Нобору вернулся к себе, поло­жил дневники в шкаф и заглянул к Мори. Тот сидел за сто­лом и, придвинув поближе фонарь, заполнял истории болезней вновь поступивших пациентов. Это была одна из обя­занностей, возложенных на него Ниидэ.

—  Подожди минутку, сейчас закончу, — сказал он.

Нобору зашел к нему, чтобы расспросить о Красной Бо­роде. Ему не давало покоя признание Ниидэ, будто он воро­вал, предал учителя, продал друга. Странным казалось и то, что этот выдающийся врач, перед которым склоняли го­ловы аристократы и богачи, до сих пор не женат. Мори давно уже здесь работал, пользовался доверием у Ниидэ и должен бы лучше других знать подробности его жизни.

—  Красная Борода никогда о себе не рассказывает. Го­ворят, он учился у Кокури Бабы еще до Ёана Утагавы, — сообщил Мори.