Все та же скромная картина

в гостиной маленькой висит;

в углу чернеет пианино

ничуть не изменился вид

родного дома… Те же стулья,

на прежнем месте грузный стол,

и ночничок — подобье улья

все так же мечет искры пчел.

И в памяти очнулось детство,

где "зайчик" скачет по стене

невыразимое соседство

мужчины с мальчиком во мне

сейчас… К окошку подхожу я

ясней припомнить жизнь свою,

но вижу улицу чужую

и ничего не узнаю.

Напротив был пустырь колючий,

кустов непроходимый лес;

и было сказочней и лучше

следить волнение небес.

…Бежали тучи, как верблюды.

Как шхуны, плыли облака.

Сражались призрачные люди.

Текли минуты, как века.

Растаял в сини дым летучий,

и обнажился свод небес.

И нет ни облачка, ни тучи,

да и пустырь давно исчез.

Сейчас напротив дом огромный

глазами жгучими глядит;

еще смелей, еще бездонней

В них солнце дикое горит.

Куда исчез наивный "зайчик"?

Молчит закатное стекло.

И в нем не отразится мальчик…

Как быстро время протекло!

Живешь, не замечая нив,

не видя глаз небес.

И, тем сильней ошеломив,

придет под окна лес.

Деревья обретут язык

и склонность к чудесам.

Пойдет природа напрямик,

и ты увидишь сам:

сминая черные кусты,

взбивая белый снег,

ночь тянется из темноты

к огню, как человек.

Что волнует поэта?

Ничтожные фразы,

камешек,

попавший в ботинок,

гул раковины,

отнятый у моря,

взгляды прохожих женщин,

выбоина на асфальте…

И не забудьте про трещину,

Которая проходит

Через его сердце.

Знакома вам ладонь залива

в морщинках трепетной воды?

О, как влечет неодолимо

потребность сохранять следы!

Так, вспомнив руки трудовые

с застывшей сеткою морщин,

задумаешься не впервые:

откуда ты и чей ты сын?

Унять бы сердца тайный ропот,

но вот почудилось на миг,

что вдруг услышал смутный шепот

отца и матери моих.

Шли низко над водою тучи.

Таили летнюю грозу.

И ветер рукавом колючим

Мне вытер первую слезу.

Вглядевшись в зеркало ночное,

казалось, сонного пруда,

я сразу понял, что покоя

не знает черная вода.

Какая бешеная сила

сокрыта в бездне молодой!

Лишь миг о милости молила

и вновь бесчинствует волной.

Волна накатывает грозно,

равно темна и холодна.

Но чей знакомый образ создан?

Что всплыло в памяти со дна?

И почему не отступаю,

откуда этот жар в крови?

Как будто волосы ласкаю

ночные, буйные, твои…

Я знаю: скоро стихнет разом;

вся ярость выгорит дотла.

Как будто обретает разум,

опять покорна и светла…

Пусть женской ревности нелепей

порыв встревоженной воды,

но это — зрелой страсти слепок,

твои бессмертные черты.

И не затем ли бились воды,

натягивая мысли нить,

чтоб в смутном зеркале природы

лик человеческий явить?!

Тоскую

по саду со старой скворечнею,

тоскую

по зарослям диким орешника,

по небу высокому

с профилем облака,

напомнившем сокола

перистым обликом.

Тоскую

по речке, бегущей по камешкам,

тоскую

о чем-то неясном пока еще,

о запахе

жадно цветущей черемухи,

о солнце,

желтеющем шапкой подсолнуха,

о ветре,

играющем в прятки с кустарником,

о дождике,

ветра случайном напарнике…

И в каждом предмете,

примете и мелочи:

а как там жена моя,

как моя девочка?

Я один у окна. Дождь и ветер вокруг.

И в округе молчат соловьи.

Я припомнил сегодня ромашковый луг

и горячие руки твои!

Что за солнце, любимая, было тогда!

Сколько света и сколько тепла!

Рядом в речке, беззлобно волнуясь, вода

по знакомому руслу текла.

И качались ромашки на тонких стеблях.

Надувались рубашки на тонких руках

И звенел, поднимаясь над сочной травой,

колокольчик, покачивая головой.

Ах, ромашковый луг, окружил, закружил

и доверчиво губы с губами сложил!

Ах, ромашковый луг, прогоняющий страх

словно солнечный луч на любимых губах!

И ромашкой казался нам солнечный круг,

стрекотали кузнечики песни свои…

Нам загадывал счастье ромашковый луг,

не пророчил разлук — напророчил любви.

И сейчас, когда ливень что кот в сапогах

за дверями стучит на высоком крыльце,

вспоминается луг мне в высоких цветах

и шмели в золотистой пыльце…

Ах, ромашковый луг!