Дождь. Испарина. Усталость.

Время, вставшее стоймя.

Алость. Впалость. Малость. Жалость.

И дома, дома, дома.

Между прочим, в каждом слове

есть невидимый улов.

Хорошо увидеть внове

то, что радостней обнов:

старый парк. Свою аллею.

Влажный в трещинах асфальт.

Что люблю и что жалею.

Ничего, что был фальстарт.

Главное — пусть льется влага

"эль" родного языка.

Это благо, благо, благо

ныне, присно, на века

чувствовать свое призванье;

знать, что истово люблю

эту землю; и признанье

с земляками разделю.

Кто здесь зритель? Кто художник?

Краски чьи и чьи слова?

Только дождик, дождик, дождик

да зеленая листва…

В темном вагоне, летящем в туннеле,

мы очутились случайно вдвоем.

Дьяволы пили и ангелы пели,

две половинки боролись в одном.

Не понимая божественной цели,

чередования света и тьмы,

соприкоснуться и то мы не смели,

грешной беседою теша умы.

Жар возникал, доходящий до стыни;

дыбился чувства невиданный вал.

Голос алкал обнаженной латыни.

Голого факта рассудок желал.

Но проиграла бесовская сила.

Хлопнули две половинки двери.

Жизнь беспощадной косою скосила

цвет не расцветший, кори — не кори.

Дар обретает полет в повторенье.

Творчество крепнет с собою в борьбе.

Каждый из нас остается в творенье

и погибает, замкнувшись в себе.

Из безысходности, отчаяния

стихи слагаются нечаянно.

Парят неслышным дуновеньем,

несомы рифмы опереньем.

Я часто думаю о том, что

стихи — незримых духов почта.

Ушедших душ — к живым посланье,

перстов воздушное касанье.

Когда ж внезапно немота

нам опечатает уста,

Фортуна, будучи слепою,

вдруг повернется к нам спиною,

тогда ищи в себе вину

и помни истину одну:

"Храни достойное терпенье;

пройдет, как тучка, невезенье,

и снова радостное солнце

заглянет в душу, как в оконце.

Польются сладостные звуки

наградой за былые муки.

Хрустальной рифмы звонкий кончик

аукнется, как колокольчик.

Чтоб позже, отзвучав, тихи

хранились в памяти стихи".

Мне кажется: черные тени,

что следом за нами идут,

не длинные руки растений,

а — души погибших в аду.

Они поджидают сторожко

усталости жертвенный миг.

Недаром змеятся дорожки

и лунный кривляется лик.

И ветер уныло недаром

поет в придорожных кустах,

чтоб сердце искало радаром

того, кто от страха устал.

Забытое стадное чувство

трусливо толкает на бег,

но я подбодрюсь безыскусно:

"Смелее, живой человек!

Неважно, что там за спиною,

что ночь накрывает крылом,

со страхом сражайся и с тьмою

и к цели спеши напролом".

О, Боже, мне прости витийство!

Молю: "Спаси и сохрани!"

Душе грозит самоубийство:

бесцельно прожигаю дни.

Не мыслю — только существую

в погоне жалкой за куском.

Но как я выбрал жизнь такую,

страстями высшими влеком?

Как незаметно спился, сбился

на стоптанную колею,

и каплей в лужу тихо влился,

забыв назначенность свою?

Но есть, есть пламя под золою.

Рука усталая тверда.

Я верю, что отрину злое,

И — вспыхнет новая звезда.

Хорошо под крышей слышать

чудо-музыку дождя,

и немного погодя

пить вино под крепкой крышей.

А — тому, кто под дождем,

кто тревогами колышим,

кто мечтает быть под крышей?

Мы его не подождем?

Только музыку дождя

вряд ли слышит мокрый путник.

Он другую песню крутит,

за дорогою следя.

Он мечтает о тепле,

о вине под крепкой крышей,

чудо-музыки не слыша

на расхлябанной земле.

Да и тот, кто за вином

коротает ночь беспечно,

так не может бесконечно

жить, в бездействии слепом.

И опять, как смена вех,

крышу мы на дождь меняем;

сути мы не изменяем,

многопланов человек.

Кто под крышей непрестанно,

кто-то мокнет под дождем…

В измерении своем

каждый счастлив, как ни странно.

Изменятся времена.

Забудутся даты салютные.

Но тлеет под сердцем война.

Жгут памяти муки лютые.

Ведь я — инвалид ВОВ.

Война меня покалечила.

Всегда к обороне готов.

Добавить к этому нечего.

А то, что не видел отца

и жестко воспитан был отчимом,

гласит: не бывает конца

войне… И помимо прочего

в сердцах торжествует боль

от нищеты, от усталости.

И бой, бой с самим собой

не кончится, даже в старости.

Конечно, я — индивид,

есть капелька оригинальности.

Но прежде всего — инвалид,

что всех инвалют банальнее.

И в этот победный год

я счастлив одним скорее,

что выжил среди невзгод,

как выиграл в лотерее.