Москвичи быстро привыкли к брокаровской продукции. Генрих Брокар понял, что одного фирменного магазина недостаточно, и в 1878 году открыл второй, на Биржевой площади. Открытие сопровождалось грандиозным скандалом, виною которого была Шарлотта. Это она, держась за свою идею «праздничных наборов», предложила мужу сделать такой набор, в который входили бы все виды их продукции. В газетах появилось объявление, оповещавшее господ покупателей, что в день открытия в новом магазине будут выставлены в продажу наборы, включающие: духи высшего сорта, одеколон, люстрин для волос, туалетный уксус, вазелин, пудру «Лебяжий пух», пуховку, саше, помаду и мыло – и все это будет продаваться по цене 1 рубль за коробку. В результате по требованию властей уже в 3 часа дня магазин пришлось закрыть, так как конная полиция не могла сдержать толпу желающих отовариться сказочным набором. К счастью, обошлось без жертв, однако нескольких помятых дам пришлось-таки ненадолго госпитализировать. За шесть часов работы было продано более 2000 комплектов, то есть продавали пять-шесть коробок в минуту.

В 1882 году Брокар наконец добился своей цели, заставив народ не вонять, а пахнуть. Целый месяц в Москве царил какой-либо один аромат. Специально для этого парфюмер разработал хитроумный план, совмещавший в себе новейшие достижения ароматической индустрии и любовь человечества к различного рода халяве. А началось все с того, что к очередной выставке Генрих Брокар (с помощью недавно привезенного из Франции молодого, но перспективного парфюмера Феррана) изготовил втайне от конкурентов новый одеколон, в запахе которого слышались ландыш, гвоздика и жасмин. Новая секретная разработка получила такое название: одеколон «Цветочный». А на открытии выставки в павильоне брокаровской фирмы забил фонтан из нового одеколона. Доступ к фонтану был свободным, и люди, пользуясь случаем, не только мазались бесплатным одеколоном, но даже окунали в него предметы одежды: женщины – шляпки и вуалетки, мужчины – пиджаки. Многие посетители выставки возвращались сюда несколько раз, принося с собой все новые вещи. Конечно, одеколон «Цветочный» получил первую премию, а над Москвой долго витал аромат ландыша, гвоздики и жасмина.

Генрих Брокар продолжал воевать. Теперь уже не с российскими пиратами, а с соотечественниками, французами, которые все более нагло стали соваться на давно застолбленную им с таким трудом российскую территорию. Почувствовав вкус к парфюмерии, россияне повернулись в сторону Запада. И стали заказывать в той же Франции лучшее мыло, духи, помаду и прочее. При этом все то, что производилось в России, уже казалось хуже, «non bien». Хотя продукция Брокара на международных выставках била таких китов, как Легран или Бертран, в расчет это не шло: сделано не в Париже – стало быть «не хорошо». Брокара это бесило: он работал, старался, а сливки будут снимать другие? Терпеть такое было нельзя. И Брокар пошел на провокацию. Закупив партию лучших духов известнейшей парижской фирмы «Любэн», он, в присутствии свидетелей и нотариуса, перелил их в свои флаконы и выставил на продажу. Рассчитано все было безукоризненно точно: немного попользовавшись псевдоброкаровским парфюмом, покупатели принесли продукцию обратно в магазин и, заявив, что «качество продукта низкое и ни в какое сравнение с Парижем не идет», потребовали свои деньги назад. В магазине этим покупателям показывали нотариально заверенные протоколы «перелива», и что тогда им оставалось делать? Сознаться, что они не разбираются в парфюмерии, либо признать, что брокаровская продукция превосходит по качеству любэновскую. Хитрые россияне выбирали второе. Вскоре отчет о провокации появился во всех центральных изданиях империи.

Несмотря на все старания Брокара, Россия никак не хотела превращаться во Францию. Она оставалась Россией. А ему хотелось жить в Париже, но делать деньги в России. Поэтому он создал маленькую Францию в стенах своего дома. Здесь все говорили только по-французски, на полках стояли только французские книги, а на кухне повар-француз готовил исключительно французские блюда. С детьми занимались французские гувернеры. Дети были французскими подданными и даже проходили действительную военную службу в рядах французской армии. Когда пришла пора выдать замуж старшую дочь Евгению, жениха искали недолго, ибо выбор был невелик: российские купцы и дворяне, желавшие породниться с Брокарами (Генрих Брокар был уже миллионером), в расчет не принимались, так что в мужья был выбран тот самый Ферран, который помог Брокару наладить производство «Цветочного» одеколона.

Конечно, дом настоящего француза должен отличаться изяществом. Брокар еще в начале 1870-х купил несколько картин фламандской школы. Скоро он стал главным конкурентом московских коллекционеров. «Сюда, – рассказывал своим покупателям знаменитый антиквар Барыков, – и несут, и везут… Когда он (Брокар) в Москве, то многих вещей и не увидишь ни на Сухаревой, ни у антиквариев Панкратьевского переулка: чуть что приобретут, сейчас же тащат к Брокару, и он все покупает. И где у него столько денег находится! Зато как Брокара нет, то и вещей на рынках больше, и цены не те: продавцы прямо говорят: “Покупайте, пока Брокара нет в Москве, а приедет, вы их и не найдете, да и цену-то он даст другую – много дороже”».

Действительно, Брокар покупал все и никогда не скупился. Как-то купил на Сухаревке закопченную доску с каким-то рисунком, по дороге домой сел на нее, и она разломилась надвое. А оказалось, что это был подлинник Дюрера. За реставрацией дело не стало. Брокар не просто любил искусство, он любил его весьма активно. Среди московских коллекционеров ходили страшные истории – о том, как француз собственноручно замазал на одной из старинных картин не вписывавшуюся, по его мнению, в композицию кошку, или как он «ускромни?л» даме на портрете слишком неприличное, как ему показалось, декольте.

Начав с живописи, парфюмер расширял свои запросы, скупая заодно и скульптуру, и мебель, и подсвечники… Когда в начале 1890-х дом уже переполнился антиквариатом, перепуганная Шарлотта потребовала от мужа либо утихомирить собирательский пыл, либо выделить для коллекции отдельное помещение. Утихомириться сил уже не было, пришлось открывать свою галерею. И не где-нибудь, а в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).

Если верить газете «Новости дня», поместившей 22 марта 1891 года отчет об открытии новой изящной галереи, среди 5000 выставленных образцов искусства были: «…портреты правителей и королей всех эпох… шедевры живописи всех школ, направлений и эпох… старинный фарфор – севрский, саксонский и русский; скульптурные группы из Севра; мебель в стиле Буль, пуф-жардиньер эпохи Екатерины II; оригинальные картины из раковин… серьги всех времен… бронзовые статуи разных времен, между которыми две статуэтки из цельных кусков слоновой кости… изделия из слоновой кости… миниатюры, мозаики, дамские безделушки редких форм, инкрустированные вещицы… 1000 акварелей различных школ и эпох, ткани и шитье разных времен, серебряно-вызолоченная сбруя с березой, коллекция старинного оружия… гостиная Людовика XVI, комнатный гарнитур из белого мрамора, панно и фрески… столовый дамский гарнитур… целая коллекция канделябров, ваз, часов разных времен, гобелены… табакерки, французские вееры… серебряные сервизы, шар с фарфоровыми статуэтками… хрусталь, стекло, гербы разных дворянских родов…» По своему охвату новая галерея в Москве стояла на третьем месте, сразу после Музея изящных искусств и Художественной галереи братьев Третьяковых, а по посещаемости даже превосходила их.